Адель Алексеева - Кольцо графини Шереметевой

«Наталья, люба моя, что тебе стоит выйти в сей же час на прогулку, — заклинал он, — не хочу я к брату твоему являться, услышь меня, выйди!» И был уверен, что сделается так, как он желает, выйдет она!

Услыхала ли она его сердечный призыв иль повиновалась неясной грусти, только и она отправилась тем часом в парк. Впервые жила здесь осенью и находила в том особенную прелесть. Много читала, много молилась и всякий день любовалась осенними красками... Всё чище делались синие небеса, всё золотистее листья берёз и клёнов, всё громче стучали сухие дубовые ветки. Завораживали сочетания золотых листьев и выпадавшего по ночам снега. А какие пушистые веточки у лиственницы! Кто её привёз и насадил здесь? Должно, дед, служивший когда-то воеводой в Тобольске...

Медленно брела она по аллее, пребывая во власти противоречивых чувств. То вспоминала Невскую першпективу, встречу с князем, то, сердясь на себя, возвращалась к разговору Лопухина: не нужен, ненавистен ей Долгорукий!.. Вспоминала последнюю молвку Вари Черкасской — как Долгорукий явился к Трубецкому с собакой, та облаяла хозяина, не дав ему встать с места, а тем временем князь удалился с княгиней Трубецкой в дальние комнаты. «Так отомстил он дяде Никите за клевету!» — горячилась Варя. «Да за что же? Что он сказал про князя?» — вопрошала Наталья. «Да, видно, уж точно злые «ехи» распускал, язык у дяди Никиты злющий, мёдом не мазан!» — уверяла Варвара... И снова Наталья жалела князя: «Ах, Иван Алексеевич, зачем вы так неосторожны? Свет болтлив, злоязычен, наговорят много более того, что было... Петруша как велит? Мол, не спорь с царём и с веком — и будешь цел, здоров, а вы?.. Петруше ссора ваша — поперёк горла, ведь Трубецкой родня Черкасским. Это Варя — добрая душа, а отец её не простит, и братец мой взъярится на вас...» И тут же, спохватившись, графиня одёргивала себя: ведь дерзок, амуры строит, в церкви стрелял, в тщеславии пребывает... — к чему об нём думать?

От берёз и клёнов шло золотистое сияние — и солнца не надо! Пятна снега на земле слепили... Белое и золотое — красиво! Кленовые листья на белом снегу. Лист — как широкая открытая ладонь... На шубейку её синего бархата упал дубовый лист. Наталья взяла его и долго разглядывала — на что похож, с чем сходен?.. Скрипка! Или альт... Ах, музыка, любимое занятие Шереметевых и Черкасских! Инструмент лишь умелым рукам подвластен — не́слух коснётся скрипичных струн, один скрып получится, а ежели приезжий итальянец тронет смычком, запоёт она человеческим голосом. Слушаешь, и каждый человек тебе будто друг сердешный... Не так же и любовь? Гневливого укротит, плачущего успокоит, робкого ободрит... К примеру, как у них с Долгоруким. Ой, да что это она, опять об ненавистном думает?..

В этот момент в конце аллеи показался всадник. Вот он спрыгнул с коня, направляется в её сторону.

Ой, батюшки, да никак?.. Подбежала собака, ткнулась мордой ей в руку. Машинально гладя её, графиня не отводила глаз от фигуры в зелёном кафтане, которая скорым шагом приближалась к ней.

Через минуту он стоял рядом. Она потупила взор, но чувствовала его сумасшедшую радость...

Молча двинулись они по аллее.

А потом то ли от смущения, то ли от неуверенности князь пустился в немыслимые рассказы, невероятные истории. Слова лились из него, как перебродившее пиво из жбана. Поведал историю про то, как подсунул своему денщику горсть монет, а тот решил, что открылся клад... Историю о том, как на масленицу прикрепил к голове своей оленьи рога и зашёл в девичью — вот перепужались деревенские девки!

Она гладила собаку, лишь изредка взглядывая на князя, и скупо улыбалась. И всё же не удержалась:

— Братец мой гневаются на вас, Иван Алексеевич...

— Чем я не угодил Петру Борисовичу? — вспыхнул князь.

— Будто выманили у него наилучшую певунью, а вернуть не желаете.

— Певунья? — переспросил, припоминая — Вернуть? A-а! Так я ж её выкупил и отпустил на волю, а человек мой взял её в жёны.

«Выкупил и отпустил на волю?» — удивилась она. И всё же, потупясь, продолжала:

— Отчего невзлюбили князя Трубецкого? А жену его, напротив, амурами угощаете?

— И сие вам известно? — помрачнел князь. С горячностью добавил: — Непотребные слова сказывал он, и прощать его не собираюсь! Отплатил той же монетой — и весь сказ!

— Можно ли так гневаться, Иван Алексеевич? Может, он без злого умысла сказывал те слова?

Князь вскинул голову:

— Мужское сие дело, Наталья Борисовна!

Некоторое время они опять шли молча. Поравнялись с прудом. За ночь вода по краям замёрзла, белые кружева окаймляли чёрную воду. Высоко в небе пролетела стая птиц — осень! Из-за пруда поднялись гуси с таким шумом, будто хлопали гобелены...