Адель Алексеева - Кольцо графини Шереметевой

Чтобы оборвать опасный разговор, Пётр Борисович подозвал слугу, дал знак — и из-за кустов послышалась музыка: нежные звуки альта, виолончели и скрипки.

— Князь Алексей Михайлович. — Шереметев наклонился к Черкасскому, — привезли мне из Франции некие новизны, так хочу я вам показать... Не желаете? Есть такая новизна французская, что музыкантов в ней не имеется, а слух ваш услаждаем будет... А ещё птица заморская, механическая — настоящий соловей!

— В самом деле соловей? — сверкнула глазами-вишенками Варя.

— С превеликим любопытством! — поднимаясь во весь рост, добродушно проговорил Черкасский. — Промежду прочим: днями заманят небось Долгорукие государя к себе в Горенки. Вот будет потеха!..

«Прибывают! — вспыхнула Наталья. — Ах, Иван Алексеевич! Только не верю я более вам! Охальничаете в церкви, амуры строите... Не станет Петруша вас приглашать к себе — и слава Богу! Не хочу более видеть вас!»

Она резко отодвинула стул и направилась к бабушке, чтобы помочь ей подняться на крыльцо.

Вёрст на тридцать вокруг Москвы простирались густые заповедные леса. Исстари устраивались в них царские охоты. Царь Алексей Михайлович любил охоту соколиную, с ловчими птицами, Борис Годунов чаще ходил с борзыми, а Грозный тешил себя боями молодцов-удальцов на медвежьих полях. Страсть охотничья была столь велика, что некоторые отправлялись на охоту чуть не со смертного одра, а иные умирали на ней, как, например, один из Долгоруких. Лишь Великий Пётр не признавал звероубийства. Сын же его, Алексей, а ещё более внук, император-мальчик, оба страстно любили охоту. Пётр II в свои 14 лет обладал недюжинной силой, и в поле с ружьём он чувствовал себя гораздо лучше, чем в Сенате.

Прибыв в Москву, царь вскоре отправился на охоту. Поезд его занимал не одну версту, а готовились к охоте, как к великому путешествию: брали канцелярию, кухню, туалеты, десятки егерей, сотни собак...

Сперва охотились на Сетуни, потом в Ховрине, а там и сбылась вожделенная мечта старшего Долгорукого: царь прибывал в Горенки...

Алексей Григорьевич потирал руки: император будет жить в его имении! Всё своё усердие употребил старый, князь, чтобы в лучшем виде обустроить усадьбу в Горенках. У Рюминых выпросил знатного повара, велел доставить отборных продуктов, наказал всякий день готовить диковинные блюда. Много ломал голову над тем, как, в каких комнатах расселить гостей — чтобы Катеринина опочивальня была близ царской, а Иван чтобы жил поблизости от царской сестры.

Велел привести в порядок конюшню, псарню. С особым тщанием обставил охотничью залу, развесил там семейные портреты, серебряные щиты, доспехи, древние шлемы, оленью и кабанью головы...

В охотничьей зале на диване была расстелена волчья шкура, а на полу — медвежья. На столиках валялись трубки, перья, не переводились тут напитки, вина и меды.

Уезжали охотники ранним утром, возвращались к обеду, а то и к ужину. Потные, румяные, довольные, бросались они на шкуры: царь на диван, на волчью, фаворит — у его ног, на медвежью, а рядом любимые собаки. И — беседы, песни, чтение вслух, питьё и опять беседы...

Свечи догорали, бронзовые шары отбрасывали длинные тени. А разговор всё не иссякал. Иногда входил князь Алексей, выразительно глядел на сына — мол, пора, уходи! — но тот будто не понимал. А то Алексей Григорьевич появлялся с Катериной, садился рядом, подливал вино и, умильно улыбаясь, просил:

— Ваше Величество, отпустили бы вы ко мне Ивана, распоряжения кое-какие на завтрева надобно сделать...

Молодой князь удалялся, искоса поглядывая на свою сестрицу, — он чувствовал её сугубый расчёт и не скрывал своего неудовольствия. Катерина тонка, длиннонога, губы и брови игриво изогнуты, но сколько манерности в её поведении, какое капризное лицо! «Девица с замочком, да ключ потерян. Не то что моя Шереметева», — думал князь Иван, вспоминая свой «лазоревый цветок» и сокрушаясь, что до сей поры нет возможности побывать в Кускове.

Что касается отцовских планов относительно царской сестры, то на сей счёт он был спокоен. Медлительная, грустно-задумчивая, полная, она не выказывала к князю особых чувств, так что нередко без всяких церемоний сиживали они втроём. При том Наталия с отрешённым лицом не сводила грустных глаз с брата, будто жила каким-то тяжёлым предчувствием...

Наконец случай помог Долгорукому: во время охоты на зайца повредил он руку, не мог более участвовать в охотах с государем; оставшись дома, кликнул свою собаку Полетку, вскочил на коня и помчался в Кусково, которое располагалось вёрстах в десяти от Горенок. Привязал в парке коня и двинулся по аллее.