Адель Алексеева - Кольцо графини Шереметевой

— Ах, Дуня! Свершилось! — воскликнула она.

— Да что хоть, барышня?

— Иван Алексеевич у братушки просил моей руки!

— Да как всё было-то? Что Пётр Борисович сказывали? — во все глаза глядела на барышню Дуня.

Переставив свечу, Наталья охолодила лицо руками и стала рассказывать:

— Петруша знал, что придёт Иван Алексеевич... Явился он в пять часов пополудни. А мы-то сговорились с князем, что я за ширму спрячусь и буду глядеть оттуда. И ещё: Петя такой важный, а князь на себя не похож, робеет... Говорит: так и так, мол, я старшой против тебя, однако сирота она, не у кого более просить руки сестры твоей... Пётр в ответ сказывает, что Долгорукие знатные люди, не прочь, мол, он с такими породниться, однако как сама Наталья? Согласна ли? А я тут возьми да и выскочи из-за ширмы!..

— Ой, батюшки, и не испужались?

— Что ты, Дуня! Сердце-то у меня скачет, будто вылетит сейчас, а голос спокойный. Петруша спрашивает меня, а я строго, по полной чести отвечаю, мол, жалко мне из родного дома уходить, да, видно, ничего не поделаешь, пора... А Иван Алексеевич тут возьми да и скажи: «Руку я её у тебя, Пётр Борисович, прошу, а сердце своё она уж мне отдала».

— Так и сказанули? — ахнула Дуня.

— Ага. Петя нахмурился и говорит: коли у вас уж всё слажено, так нечего и говорить. Остаётся помолвку объявить... Иван Алексеевич просит: мол, хорошо бы на Рождество. А Петруша: какое Рождество, ежели ей ещё нет шестнадцати лет?.. «Семнадцатого января рождение графини, а восемнадцатого и свадьбу можно, — отвечает князь, — а помолвку — на Рождество!»

— Вот славно-то! — обрадовалась Дуняша.

— Да не всё ещё это, Дуня. Как сговорились брат с женихом, так Иван Алексеевич просят: разрешите, мол, с Натальей Борисовной на тройке коней моих прокатиться! У Петруши недовольное лицо, однако не противился. И покатили мы!.. А ночь-то какая, Дуня! Звёзды светят, луна горит, кони мчатся по Москве-реке... А как на Якиманку выехали, кони-то как дёрнут, да и перевернули наши саночки — и вылетели мы прямо на снег! И покатились по земле белёшенькой... Лежим — за плечом его лунища агромадная, щёки полыхают, пар изо рта валит, а больше ничего и не помню... Вот он каков, сокол мой ясный!

— Да и вы, барышня-боярышня, как птица! Любуюсь я вашей милостью, — вздохнула Дуня, лицо её засветилось такой радостью, будто это ей сделали предложение и будто это она каталась ночью на тройке.

Славные бубны за горами! Хороша Москва на Рождество!

Дни стоят ясные, морозные, солнце играет, как на масленицу! Земля укутана сверкающими снегами, пышными, как взбитые сливки. Шереметевский дом на Воздвиженке залит огнями — тысячи свечей освещают его. Мало того — сам переулок освещён смоляными бочками, факелами. Ещё бы! — нынче здесь знатная помолвка графини Шереметевой и князя Долгорукого. Подъезжают десятки, сотни карет, в переулке близ Кремля тесно...

А в дальней комнате девушки наряжают невесту. По старинному обычаю, полагалось ей рвать волосы, плакать, но Наталья весела, и не потому, что Пётр I наложил запрет на сей обычай, а потому что в радость ей эта помолвка.

И вот уже встречают в зале гостей. Невеста в белом платье с голубыми отсветами, с жемчугом на шее, в маленьком парике с висячими жемчужинами надо лбом. Жених — в мундире серебряного шитья, в парике, выписанном из Парижа; он бледен, она — как маков цвет...

В кресле с резными орлами на спинке восседает Марья Ивановна, рядом с ней сундучок, в который она складывает подарки. Чего там только нет! Кольца и жемчуга, серьги и бисерные вещицы, футляры для духов, часы, табакерки и даже готовальня — европейское новшество!

Дядя Владимир Петрович по нездоровью своему не присутствует, и за старшего от Шереметевых — Пётр Борисович. Никто не сравнится с ним в любезности и обходительности. «Истинный граф, истинный сын своего отца!» — говорят о нём. Рядом второй брат — Сергей, который старается брать пример со старшего, но это ему плохо удаётся, ибо не может он скрыть грусть от расставания с любимой сестрицей.

В залу вошёл император — ладный, стройный, в мундире золотого шитья, рядом с невестой княжной Долгорукой. Она одаривает всех небрежными кивками, холодными улыбками извилистых губ, не может скрыть удовольствия от подобострастных поклонов и общего внимания. Государь же словно на что-то досадует...

Цесаревна Елизавета в сверкающем вечерним небом платье — воплощение доброжелательства, весёлости, русской красоты. Анна Леопольдовна, напротив, держится чрезмерно просто, одета небрежно...