Николай Раевский - Последняя любовь поэта

— Люди прямо хуже зверей.

— Бывает, что и хуже, Миртилла...

Неофрон внимательно посмотрел на взволнованную подругу Феокрита. Не думал раньше, что с ней можно рассуждать всерьез. А Миртилла уже перестала бояться старого сердитого человека. Беседовала с ним так же, как привыкла говорить с Феокритом.

— Скажи, Неофрон, неужели боги не отомстили за убийство Астианакса? Есть же на свете справедливость...

Ответил не сразу. Еще раз всмотрелся в загорелое лицо юной гостьи. Подумал: «Вот она какая... Феокрит, кажется, правду говорит».

Постарался сказать понятнее.

— Справедливости, о которой ты думаешь, не существует. Справедливость заключается в том, чтобы никому не вредить.

Неофрон-эпикуреец, когда излагал мысли учителя, начисто забывал о делах Неофрона-помещика.

Миртилла кое-что о них слышала. После раскаленной черепицы провинившиеся рабы, случается, неделями лежат на животах. Сказала, разглядывая амфору:

— А люди только и делают, что вредят друг другу, Вот на этой вазе...

— Да, преступлений много, но ни один преступник не уходит от возмездия.

— Значит, есть справедливость.

— Повторяю, не та, о которой ты думаешь. Наказания избежать можно, а страха наказания нельзя.

— Слишком мало за убийство ребенка. И не в этом дело, Неофрон,— люди боятся богов больше, чем судей и палачей.

— Во вмешательство богов я не верю, но многие еще в него верят, как и ты, а прежде верили почти все. Вот и на этой амфоре изображено начало одной такой сказки. Для художника она, наверное, была правдой — ваза очень старинная. Узнаешь богиню с копьем?

— Афина?

— Да, Афина-Паллада. Женщина, не успевшая одеться, это Кассандра, дочь царя Приама. Ее считали пророчицей.

— А воин?

— Аянт Локрийский. Он хотел силой оторвать её от кумира, дёрнул и опрокинул статую.

— Это же святотатство…

— Да, ахейцы так и считали. Аянта едва не побили камнями, предали суду, но он дал ложную клятву, что не отрывал Кассандру от кумира, и был оправдан. От человеческого возмездия ушёл, но ему отомстила богиня.

— Вот видишь, Неофрон, а ты говорил…

Эпикуреец улыбнулся.

—Не забудь, Миртилла, что я рассказываю сказку. Иногда и сказку интересно вспомнить, особенно когда она так хорошо нарисована. Словом, когда Аянт победителем возвращался в Локриду и огибал Гирейские скалы [69] На юго-востоке острова Эвбеи. , Афина-Паллада послала страшную бурю. Много ахейцев утонуло, в том числе и Аянт…

Миртилла ещё раз посмотрела на полунагую пророчицу у подножия кумира и воина, схватившего её за руку. Больше не противоречила Неофрону. Знала уже, что он ей ответит, но думала своё: всё зависит от богов, и справедливость есть…

Феокрит молча слушал, как подруга спорит с Нефроном. О богах думал, как и эпикурейцы, но был доволен, что Миртилла справилась со страхом. Хорошо, хорошо... Мысли немудреные, но ясные, толковые мысли. Не стыдно за нее. Вспомнил свитки Александрийской библиотеки. Что-то там есть о Приаме и возмездии. Кажется, в одном пеане Пиндара. Да, припомнил. Пусть Миртилла порадуется… Тронул эпикурейца за плечо. Улыбнулся.

— Неофрон... еще о вмешательстве богов, в которое не веришь ни ты, ни я… Кто убил Астианакса, на твоей вазе не видно. Труп кем-то умерщвленного внука лежит у царя на коленях. Неоптолема, сына Ахилла, никто в этом убийстве не обвиняет. Зато все предания говорят, что старца Приама, хотя он сидел у алтаря Зевса Оградителя, убил именно Неоптолем. Если верить Пиндару, царь перед смертью проклял своего убийцу и пожелал ему не дожить до старости. Аполлон, покровитель троянцев, привел проклятие в исполнение. Неоптолема убили в Дельфах.

Миртилла, старавшаяся не потонуть в потоке малознакомых и совсем не знакомых имен, не успела отозваться на пеан Пиндара. В беседку, шурша подолом гиматия, вошла Гликера. Неофрон хмуро посмотрел на зелёно-розовую подругу, на её веер и золотой браслет в виде змеи, обвивавшей толстую руку. Ничего не сказал, но гетера почувствовала, что, когда они останутся вдвоём, он её выбранит. Скажет, чтобы научилась наконец одеваться. На мужчинах были хитоны из грубого серого полотна. Загорелая Миртилла сидела в белом, но рядом с ней, на спинке скамьи, лежал серый дорожный гиматий, отороченный красным. Гликера надулась. Не ходить же ей так, как эта афинская девчёнка…

У лампсакского берега вода была чуть тронута рябью. Еле шелестели пинии. Ветра едва хватало, чтобы гнать тяжёлую лодку. Когда вышли за мысок, прикрывающий Лампсак со стороны Пропонтиды, подул свежий Эвр [70] Восточный ветер. . Лодка побежала быстрее, легко переваливаясь через мелкие волны. Прошло немного минут, и они покрылись пенистыми гребнями. Миртилла старалась не думать о качке. Сердце замирало, когда лодка скатывалась с волны, и затем нос снова взметывался, точно доска качелей. Земли не стало видно, кругом, сколько хватало глаз, бежали зеленые волны. Скрипела мачта. Ветер свистел в снастях. Казалось, подуй он еще сильнее, и лодка опрокинется. Но Феокрит беседовал с подругой так же спокойно, как час тому назад в виноградной беседке, и Миртилла старалась ему подражать. Неофрон, сидевший рядом с Гликерой, молчал и хмурился. Гетера все больше и больше бледнела. Хваталась за грудь. Ее жестоко мутило. Знала, что Неофрон брезглив. Если стошнит, он ей не простит испорченной поездки. Но качка начала уменьшаться. Близорукая Гликера ничего не видела, кроме лодки и ближайших волн, а берег Херсонеса Фракийского уж приближался. Зоркие глаза Феокрита и Миртиллы различали даже зубцы на серых башнях небольшого Каллипольского акрополя. На этой стороне ветра было больше, чем в лампсакском затишье, но в маленькую внутреннюю гавань пришлось войти на веслах — она, словно пруд, со всех сторон прикрытый застроенными холмами. Когда сходили на берег, Неофрон оступился и едва не свалился в воду. Суеверная Гликера снова испугалась. Дурная примета, очень дурная...