Юрий Давыдов - Волонтер свободы (сборник)

Тут-то и началось! События развернулись стремительно, как тропические грозы. Англичанин, приятель покойного Флетчера, укокошил убийцу. Тогда таитяне недолго думая порешили вырвать зло с корнем и зарезали всех англичан. Одного упустили в спешке да суматохе — матроса Адамса; израненный, истекая кровью, он уполз в лес.

Мертвецам не дано соблазнять женщин, и потому таитяне могли наконец спокойно спать в своих хижинах. Но таитянки не спали. Кровь возлюбленных требовала отмщения. И пылкие таитянки недолго думая перебили своих законных. (В числе мстительниц-фурий была и та милая старушенция, которая поведала питкернскую историю русским морякам.)

Итак, на острове Питкерн остались восемь или десять женщин. Перво-наперво отыскали они в лесу матроса Адамса, выходили его и взлелеяли, Адамс оказался общим и весьма любвеобильным муженьком, а сверх того рачительным хозяином, и вся компания стала жить да поживать в полном согласии.

Народонаселение колонии умножалось с завидным постоянством. Чистенькие хижины, огороды и поля украсили уединенный остров. Лоботрясов и тунеядцев не было, жены Адамса почему-то на свет их не производили.

Минуло почти четверть века, прежде чем слухи о колонии просочились в Европу: фрегат "Бретон" ненароком заглянул на Питкерн, и англичан едва не хватил кондратий, когда рослые и крепкие островитяне в домотканых одеждах, сняв шляпы, раскланялись с ними и заговорили… по-английски.

Матрос Адамс, надо полагать, не был силен ни в языкознании, ни даже в грамматике, но потомство английскому обучил. И не только английскому. Вечерами без малого сотня сыновей и дочерей, внуков и внучек, происходивших от матроса Адамса, как род человеческий от Адама, сходились на поляну слушать наставления и воспоминания бывшего матроса "Баунти". Он почитывал им Библию, доставшуюся в наследство от штурмана Флетчера, рассказывал про Англию и разные страны, словом, учил чему-нибудь и как-нибудь.

Время шло, Адамс дряхлел и все чаще подумывал о преемнике. Он всерьез желал устраниться от власти. И это лишнее свидетельство в его пользу. Ведь любой престарелый властитель сознает в глубине души: пора сходить со сцены. Но один думает: "Еще, еще немного"; другой прикидывается, что народ без него увянет в горючих слезах; а третий и вовсе мнит себя равным божеству. Власть — хмельней хмельного, слаще сладкого, хотя хмель ее и сладость порой оборачиваются горечью.

Адамс не знал, что в древнем Египте старых фараонов убивали, но Адамс понимал, что зрелый ум даст сто очков вперед уму, истощенному временем, и он всерьез хотел устраниться от власти. Однако матрос "Баунти" ничего лучшего выдумать не мог, как вручить колонию миссионерам.

С попутным европейским кораблем он отправил в центр Полинезии одну из тех воительниц, что некогда нашли его в лесу и выходили. И она явилась на Таити к господам миссионерам с предложением питкернского патриарха.

Посланницей Адамса была та самая милая старушка, которую капитан пригласил на русский фрегат, когда стоял в бухте Матаваи. Услышав из ее уст о намерениях Адамса, Коцебу пустился было отговаривать госпожу посланницу. Посмотрите, горячо говорил он, посмотрите на вашу родину. Разве вы забыли, какой она была прежде? Не пускайте миссионеров! Бойтесь миссионеров! Разве ваши дети так уж глупы, что среди них нельзя выбрать наследника Адамса?! Увы, она ничего и слышать не хотела. Любое желание ее Адама было свято для этой Евы.

На сем покамест обрывалась история питкернской колонии…

Исписав тетрадь, исполнив просьбу Коцебу, наши историографы — Кордюков и Ленц — послали узнать, освободился ль Отто Евстафьевич. Вестовой доложил: "Никак нет, запершись!"

— Ну, запершись так запершись, — улыбнулся Тимофей Васильевич. — Пойдемте-ка на шканцы. Погодка — чистая малина.

А дверь в каюте капитана долго еще не отворялась.

Коцебу составлял черновые заметки для будущих печатных похвал таитянским, и не только таитянским, миссионерам. Господа Уилсон, Беннет и Тайермен могли быть вполне спокойны: командир русского фрегата многое разглядел в "земном раю".

Пока это черновые заметки, но потом, когда плавание завершится… А теперь в каюте, просторной и удобной, с книжными полками, с сафьяновым диваном, гардеробом и каминчиком, теперь беглые заметки: о потоках крови, пролитой островитянами при насильственном введении христианства; о поголовном, не знающем ни удержу, ни пощады истреблении целых племен; о том, как бессовестно спаивают туземцев господа миссионеры; о бесконечных постах и еще более бесконечных молебнах; о том, что участь островитян — безропотно, до седьмого пота сгибаться на плантациях уилсонов и беннетов… Коцебу пишет, что веселье на Таити умерло. Ни военных игр, ни танцев. Даже флейты не слышно, радостной флейты таитянских жителей. Лица их унылы, испуганны. Путешественник уже не найдет здесь того изобилия, о котором рассказывает Форстер, сопутник Кука. Во времена Кука жителей считалось до восьмидесяти тысяч. Пусть преувеличение. В наше время жителей только восемь тысяч. Пусть преуменьшение. Но разность ужасная. Отчего произошла сия ужасная разность? Где на островах Южного моря поселится европеец, там опустошительная смерть истребляет целые племена…