Юрий Давыдов - Волонтер свободы (сборник)

Эшшольц не одинок. Отрадно видеть на палубе и в кают-компании молодых — астронома Прейса, минералога Гофмана, физика Ленца, воспитанников Дерптского университета. Старания, энергии у них с лихвой, на академию хватит. И потом куда приятнее в корабельном общежитии люди молодые, нежели маститые старцы, зачастую набитые спесью… Из всех троих, пожалуй, Ленц — самая светлая голова. И удивительно напоминает Хориса: так же застенчив, молчалив, легко краснеет…

С такими-то да не обратить служебное плавание в ученое? К тому же не худо бы помнить недругам под шпилем Адмиралтейства — он, капитан-лейтенант Коцебу, начал третий круг, третье кругосветное плавание. Много ли найдется в русском флоте трижды "кругосветников"?

Прижимов любил утренние часы. Палуба слегка парит. Фрегат прибран. Все в строгом, но не застылом, а в живом и деятельном порядке. Люди бодры, веселы. Хорошо! Велико Южное море, есть нехоженые курсы, а их высокоблагородие Отто Евстафьевич до торной дороги не охотник. Вот и теперь, как бывало на "Рюрике", первому завидевшему берег награда обещана. Не будь он Петр Прижимов, унтер-офицером, ей-ей, сам полез бы на салинг.

— Палкин, твой черед вбегать?

— Точно так, — отвечает Палкин, один из лучших марсовых: он поплевывает на ладони, подмигивает товарищам. И вот уж взбирается по фоквантам, чуть вывернув ступни, легко опираясь на пеньковые выбленки.

— Эй, — кричат ему вслед, — деньгу получишь, угостишь?

Палкин свесил голову, смеется:

— За мной не пропадет!

— Не забудь, дьявол!

Океан внизу все шире, все шире. Свищет, гикает ветер, мачта мерно раскачивается. Солнце глядит на Ивана Пал кина, рядового 18-го флотского экипажа, Легко взбирается по вантам Иван Палкин, пружиня на пеньковых перекладинках. Может, только вот в такую минутку счастлив он, все свое значение сознает.

Свищет, гикает ветер. И вдруг посвист его нестерпимо усиливается, как ножами полосует грудь, рвет волосы, и в одно мгновение исчезают и небо, и океан, и палуба, и ванты, ничего нет, одни слепящие взбрызги, кровавые и черные сполохи…

— А-а-а, — взрывается на фрегате. — Аааа…

Он грянулся об океан, как о гранит. Был человек — нет человека. Минуты не прошло: "За мной не пропадет!" И вот нет больше рядового 18-го флотского экипажа.

Океан осклабился белыми барашками. Радешенек, что ли, проклятый? В пустом небе ни облачка, ни птицы. Все равно ему, что ли, этому небу?

Выстроили команду. Коцебу взошел на шканцы.

— Ребята! На корабле случилось несчастье, все мы одно чувствуем — горе… Приказываю запомнить накрепко. Подобные несчастья настигают как раз самых расторопных и ловких. Почему? А потому, что теряют осторожность. Робкий матрос — не матрос. Утративший осторожность — сам себе враг. — Он помолчал. Снял фуражку. И негромко — Палкина, братцы, не воротишь… Упокой, господи, душу раба твоего.

Фрегат как ни в чем не бывало вспарывал Южное море, нес все паруса, бежал двести двадцать ежесуточных миль.

Не марсовому Палкину суждено было увидеть блистающую береговую кромку. Другой матрос получил награду во второй день марта 1824 года.

Островок вытянулся на несколько миль. Плетеные паруса мелькали в лагуне. Песок отграничивался резкой зеленью пальм.

Не помечен этот остров ни на картах Крузенштерна, ни в атласах известного лондонского издателя Эрроусмита. И первому открытию с борта "Предприятия" капитан дает имя своего фрегата.

Остров Предприятие принадлежал к архипелагу Туамоту и находился неподалеку от тех коралловых островов, что были нанесены на карту мореходами "Рюрика".

Трое прежних "рюриковичей" стоят рядом, обособленно от всех, глядя на полинезийские атоллы, испытывая радость свидания и… грусть. Грусть, потому что все трое — капитан, доктор Эшшольц, матрос Прижимов, — все они как бы возвращаются в свое прошлое.

И в том же месяце марте тяжелый разлапистый якорь, увлекая пятнадцать саженей крепкого троса, взбаламутил илистое дно залива Матаваи.

Пожалуй, ни на один уголок Океании не излилось столько меду. Репутация "прекрасного" приклеилась к Таити прочно, как репутация "легкомысленного" к Парижу, "чопорного" к Лондону. Коцебу стоило только руку протянуть и снять с полки книги путешественников, чтобы прочесть описания благодатных долин, широкошумных потоков, фруктовых рощ, поселений, где издревле жили вины, земледельцы, ремесленники, мореходы, врачеватели.

Кто бы ни писал о Таити — английский ли капитан энергическим слогом, капитан ли французский ясной прозой или немецкий естествоиспытатель грузными абзацами, — все соглашались, что остров Таити — "земной рай", "жемчужина Океании", "Елисейские поля".