Юрий Давыдов - Волонтер свободы (сборник)

А три дня спустя с пленников сбили кандалы и выпустили на палубу. Пусть-ка подышат воздухом. Куда они денутся в открытом океане?! Ого-го-го, каких котиков добудет шкипер "Нанси" и какая музыка зазвенит в глубоких карманах его камзола, когда он вернется в Нью-Лондон!

Ну вот, выпустили туземцев на палубу, а сами играли в покер. И вдруг туземцы ринулись к борту. И — вниз головой, в океан — только промельк смуглых тел среди белых гребней.

Что сталось с пловцами? Бог весть… Но с той поры пришел конец миролюбию островитян Пасхи. В следующем году они не пустили на берег капитана Адамса, еще несколько лет спустя — капитана Уиндшипа.

А в марте 1816 года с берегов Пасхи увидели двухмачтовый "Рюрик", и над гористым островом тотчас поднялся столб белого дыма — сигнал опасности.

Но капитан Коцебу ничего не знал о шкипере из Нью-Лондона. "Рюрик" положил якорь, матросы спустили шлюпку. "Дружней, ребята! Дружней!"

Толпа, вооруженная палицами и копьями, поджидала шлюпку. Коцебу бывал на Пасхе за год примерно до "Нанси", когда плавал с Крузенштерном, хорошо помнил добрую встречу с островитянами. Но теперь… Батюшки, что же это такое?

Туземцы с неистовым шумом наступали на моряков. Напрасно и капитан и матросы сулили им зеркала, бусы, куски ситца. Островитяне воздевали палицы, размахивали копьями. Коцебу острастки ради велел дать залп в воздух. Ответом был град каменьев.

— Назад! Назад! — что есть мочи крикнул Коцебу.

Да, теперь уж не надо было понукать: "Дружней, дружней, ребята!" Теперь уж едва весла не переломили. И лишь на бриге перевели дух.

Прижимов опорожнил кружку, отер ладонью усы.

— Ну, Петрей, каково? — насели матросы. — Вот те и Пасха, а?

— Мы с добром, а они — с топором! Беда, — отвечал Прижимов, качая головой.

Словом, происшествие было не из приятных. Пойди догадайся о шкипере из Нью-Лондона. Неприятный почин, что и говорить.

Но пришел апрель, и происшествие забылось.

Не было матроса, который не рвался б на салинг. Фарт сидеть на мачте! Внизу, на палубе, ждут радостной вести, и тебе до смерти охота заблажить: "Бе-е-е-ерег!" Гляди вдаль, стереги миг, когда забурлит бурун, предтеча берега. Сиди, гляди, сторожи. Эвон, сколь птиц-то морских. Так и ходят, так и ходят стаями, ни дать ни взять гоняет их кто шестом с тряпкой, свистит двупало. У, пропасть птиц!

Земля непременно рядышком. Господин капитан говорят, они-то уж знают.

И наконец как с неба грянуло:

— Бе-е-ерег!

И все подзорные трубы — на норд-норд-вест.

Ни камней, ни скал" а прямо" чудилось, из волн раскланивалась зеленая пальмовая роща.

Под малыми парусами обходит "Рюрик" крохотный низменный островок. Штурманские ученики работают одержимо. Натуралисты молят: как бы, дескать, на сушу, Отто Евстафьевич?

Но бурун слишком рьян, и слишком остры коралловые рифы. К тому же… К тому же, ей-богу, очертания островка очень похожи на ту землицу, что еще лет двести назад нашел голландец Скоутен.

Боюсь, господа. Собачий остров. — Коцебу морщит лоб и теребит светлую, в мелких завитках бакенбарду. — Правда, широта разнится на двадцать одну минуту. Глеб Семенович, не так ли?

— Так-то так, но…

— Что ты хочешь сказать?

— Да ничего. Просто у Скоутена были плохие инструменты. Только и всего.

— Хорошо. А впрочем, на карту мы его положим. Пусть. И пометим: "Сумнительный".

Снова вахтенный на салинге, вновь это трепетное, затаенное ожидание, которое, может быть, слаще самого открытия. Несколько дней плавания, и опять радостный крик с мачты: "Вижу бе-е-рег!"

Когда после продолжительного плавания ощущаешь под ногами землю, твердую и надежную, испытываешь какое-то странно-волнующее и вместе успокоительное чувство. Оно будто поднимается из смутных глубин твоего существа, и ты вдруг явственно сознаешь, что такое мать земля.

Остро шуршал мелкий песок. Несколько пальм великодушно затеняли полянку. Солоноватый ручей струился к рифам.

Ружейные залпы, бутылка вина, пущенная вкруговую, отметили первый остров, "обретенный" экипажем брига. А на "Рюрике" по команде канонира Павлушки Никитина рявкнули все восемь пушчонок. В громах прибоя, в блеске пальм, в праздничном этом нимбе всплывала из волн "страна коралльных островов".

Драгоценные каменья обрамляют старинные венецианские зеркала; коралловые островки обрамляют лагуны, вылизанные солнцем. Лагуны то слабо-зеленоватые, а то как ярь-медянка, то бледной синевы, а то как бы загустевшей. Недвижимыми облачками покоятся их отражения на тяжелом плотном небе. Не поймешь, что красивее — сами лагуны или облачка над ними?