Себастьян Барри: Бесконечные дни

Хорошо пишет, замечает Джон Коул. Черт возьми, что нам теперь делать? Наверно, я пойду и сделаю, как он говорит. Чего это, даже не думай, говорит Джон Коул. Мне надо с этим разобраться, говорю я. Меня не за беднягу Старлинга тянут к ответу. Я попрошу майора Нила за меня заступиться. Я завербовался на короткий срок, и он собирался подписать мои бумаги, но тут его арестовали. Теперь его освободили от обвинений, и он даст показания в мою пользу. Это просто недоразумение. Они поймут. Скорей они тебя вздернут, говорит Джон Коул. Дезертиров обычно расстреливают, говорю я. Южане расстреливают, северяне вешают. Как бы там ни было, ты никуда не едешь. Но я не намерен делать Винону преступницей, говорю я. Если я не пойду, Поулсон придет за мной. Это затыкает ему рот. Мы можем уйти в бега все трое, предлагает он. Нет, сударь, не можем. Это будет ровно то же самое. Ты отец, Джон Коул. Он качает черной головой. Сажа слетает черными снежинками. Так что ты говоришь, ты намерен взять и уехать и покинуть нас? У меня нет выбора. Солдат может попросить своего командира о заступничестве. Спорю на семь серебряных долларов, что майор согласится. Знаешь что, говорит он, мне надо чистить бойлер. Я знаю, отвечаю я. И выхожу из темноты амбара на пылающий воздух. Я бы поклялся, что сам Господь растапливает бойлер на небесах. Свет хватает мое лицо, как осьминог. Я чувствую себя настоящим покойником. В майора у меня веры нет, он чокнутый. Тут я слышу за спиной голос Джона Коула. Возвращайся как можно скорей, Томас. У нас куча работы, и без тебя мы не управимся. Я знаю, отвечаю я. Я скоро вернусь. Да уж, смотри у меня, говорит он.

Скорее в печали, чем во гневе, я снимаю платье и надеваю мужскую одежду. Разглаживаю платье, чищу его щеткой, а потом вешаю в старый кедровый шкаф, принадлежавший матушке Лайджа Магана. Там еще висят ее деревенские платья. Грубые одежки, что она носила. Наверно, Лайдж заглядывает в шкаф, и мать для него снова ненадолго становится живой. Время, когда он был маленький и цеплялся за эти подолы. Должен признаться, что слезы текут потоком. Я не равнодушен. Я не каменный. Я рыдаю как дурак, и тут в прямоугольник двери входит Винона. Она стоит в раме косяка, словно портрет принцессы. Я знаю, что ей уготована славная жизнь. Яростный свет дня проникает в гостиную и пытается оттуда заползти в спальню. Он окружает хрупкую фигурку Виноны мягким белым ореолом. Винона. Дитя моего сердца. Так было раньше. Теперь я погибший, несчастный человек. Мне надо в город, говорю я. Хочешь, я тебя подвезу, спрашивает она. Нет, спасибо, я сам управлюсь. Возьму гнедую. Может, потом мне придется ехать дилижансом в Мемфис. Утром заберешь лошадь. Я ее привяжу у бакалейной лавки. А зачем тебе в Мемфис? Я хочу купить билеты в оперу, Джон Коул любит оперу. Какой смелый план, смеется она, какой смелый план. Веди себя хорошо, девочка, говорю я. Буду, отвечает она.

И я еду в город. Гнедая лошадка бежит резво. Лучше, чем любой другой конь из тех, что подо мной ходили. Цок-цок-цок, цокают копыта по сухой земле. Милая жизнь. Я был безнадежно влюблен в свои теннессийские труды. Тутошняя жизнь была мне по нраву. Вставать с петухами, ложиться с наступлением темноты. Круг, который никогда не кончается. А когда кончится, я буду знать, что это справедливо. Тебе был отпущен срок. Повседневная жизнь, от которой мы, бывает, воротим нос, как от помоев. Но, кроме нее, на свете ничего нет, и ее довольно. Я знаю. Джон Коул, Джон Коул, Красавчик Джон Коул. Винона. Старина Лайдж. Теннисон и Розали. Славная гнедая лошадка. Дом. Наши богатства. Все, чем я владею. Довольно.

И вот я еду. Отличный денек для повешения – есть такое присловье.

Поулсон неплохой парень. Но что-то меняется, если взять несколько человек и одного из них заковать в цепи. Наверно, так. В Парисе они раздобыли переделанную карету «скорой помощи», в ней меня довезли до Сент-Луиса, а оттуда в армейском вагоне – в Канзас-Сити. В такую даль за день не доедешь. Поначалу я вроде как шучу с ребятами, но потом – наверно, из-за цепей – становлюсь молчалив. Поулсон говорит, что меня будут судить в форте Ливенворт. Я спрашиваю, знает ли обо всем этом майор Нил, и Поулсон говорит, что сам без понятия, но поскольку я на хорошем счету как солдат, то, конечно, суд будет искать смягчающие обстоятельства. Я очень надеюсь, что так. С этой минуты я начал верить, что, может, мне повезет, и подумал, что вдруг да и вернусь обратно в Теннесси. Если с вами такого не бывало, я не смогу вам описать, каково это, если голова как арбуз, полный сахара и воды. Я спрашиваю Поулсона, может ли он отправить мое письмо, и он говорит, почему бы и нет. Говорит, что майора наверняка так и так вызовут, ведь он был моим командиром, когда произошло преступление. Предполагаемое преступление, добавляет он. Дезертирство. А что за это бывает, если человека признают виновным, спрашиваю я. Наверно, по большей части расстреливают, отвечает он. В вагоне ребята все время играют в карты, травят анекдоты, стараясь рассмешить друг друга, и ржут, как любые солдаты, а поезд все мчится в Канзас-Сити.