Николай Шадрин - Сестра милосердия

Утро порадовало солнышком. Лежал и тихонько улыбался щекочущему теплу зимнего луча. Жизнь все-таки хорошее, интересное занятие!

Кто-то стучал в стену. Но шифр непонятный. Не азбука. Вот и пожалеешь, что не сидел в тюрьме прежде. Надо бы знать и такой код. Какой-то квадрат, говорят, вроде таблицы умножения.

Энергичным движением встал, принялся делать гимнастику.

Сломал в кувшине корочку льда, умылся до пояса.

В коридоре тоже оживление: лязганье засовов, дверей, топот, нечленораздельные звуки. Скоро посредством выдвижной коробочки подали кашу. Горячую! Гречневую, на воде — какую особенно и любил. Да еще и кипятку в кружке. Что еще надо приговоренному к повешенью человеку?!

Вошел охранник, с виду вполне добродушный. Смотрит весело. Тюрьма и, правда, что-то вроде гостиницы: кого-то принимают, кого выписывают. В преисподнюю. В рай! На днях Самуила Чудновского совсем уж, было, расстреляли — выпустили! Теперь при портфеле и нагане — начальник «чека»! Может, и с адмиралом то же будет. Да и жалко мужика, сразу видно, душевный. Говорить долго не говорили, а газеткой со щепоткой самосада Андреич поделился. Пусть прочистит адмирал дыхательный путь дымом, может, и в голове выйдет прояснение, покается в грехах да даст обет не грезить против новой власти. Отпустят!

— Бритвочки — разрешают! — прогудел на вопрос адмирала, — это — нет ништо! — успокоил узника и пошел дальше, выполнять свои нехитрые обязанности.

Колчак пожевал губами, усмехнулся: вот и я встретил своего дядьку Морея. Как Достоевский.

Если в поезде мучила неизвестность, горечь потери, предательство близких — то теперь это все позади. Прекрасно понимал, что расстреляют. И необходимо только одно — безразличие. Если последние месяцы, на воле, он катился под гору, в какую-то страшную яму, то в юдоли вдруг ощутил возвращенье прежних сил. Теперь все в жизни зависело от него! Оставалось только не ударить в грязь лицом. То есть оставаться тем простым, неприхотливым и смелым человеком, каким был всегда.

И все будет хорошо.

И уже радостно смотрел на кусочек голубого неба. Иркутск, город, с которым, никак не связывал планов, сыграл странную роль. Здесь, в Харлампиевской церкви, венчался с Соней Омировой. И вот, заброшен совсем с другой женщиной. И, скорей всего, придется сложит здесь головушку. Не повезут же через всю страну в Москву, на Лобное место. Теперь это делают тихонько. На рассвете. В подвале. Какой-нибудь Юровский разрядит свой револьвер в бело тело Колчака.

Кстати, тело не такое и белое, и чего бы только не дал, чтоб сходить в русскую баньку! С каменкой и угарцем. И чтоб жара такая, когда щекотно ввинчивается до самых костей, трещит на голове волос! И с полка бы — одурев от жары, босиком в сугроб! Сибирь. Здесь это просто. Если спросят последнее желание — буду клянчить парную!

И уж другой, легкой походкой пошел по камере. Нет. Не десять шагов в длину — только семь, а поперек и четырех не выходит. Но зато времени — хоть отбавляй. Приходится убивать.

Невольно задумался, рассматривая себя с той и другой стороны: что же это, может сюда угодить? Или сюда. И уже через день другой эта рука закоченеет. И то, что сейчас ходит, думает, смотрит в окно — успокоится навеки. И зачем была дана жизнь? Он посвятил ее без остатка служению отечеству. И вправе бы не требовать, а попросить снисхождения-в виде спокойной старости. И какого-нибудь внука или внучку. Для утешения преклонных лет. А вместо этого — пулю. Скверный анекдот! — как сказал бы узник из города Омска.

Легко, почти весело вышагивал по камере и поглядывал на массивную, с «волчком» дверь, мол, скоро ли вы там? Я готов! И насвистывал военный марш, лихо, со скрипом, поворачивался на углах. Самое главное — выполнить долг. А там… уж ничего не страшно, там любая потеря только приближает… к чему? Уж не к святости ли? Неужели, так?! А что? — остановился адмирал, — могут и причислить. К лику святых. Ни хрена себе: святой Александр Колчак!

Твердо ступая, продолжил путь в никуда по периметру камеры. Революционный солдат — с той стороны — припал к волчку, смотрел на «страшного адмирала». Ждал: повернется, оскалится клыками, и полезут из седых волос козлиные рога. Но нет… ни хвоста, ни клыков. Разве что… копыта. Стукоток, вроде как копытный.

Завизжали позади железные двери — солдат отскочил от камеры со счастливой цифрой «5». Вытянулся во фрунт — несет службу, на преступных людей и смотреть не хочет!