Николай Шадрин - Сестра милосердия

— Как тебя зовут?

— Васи-илий! А тебя?

— Анна Васильевна. Ты бы булочку не мог мне достать? — коробочка плавно, беззвучно выползла — и на ней солнечным зайчиком, царский золотой.

— Нет! Што вы! Не положено! — толкнул обратно, но нежно упрямая пружинка выдвинула коробку опять.

— А кто видит? Бери, дурачок. Чаю мне принесешь.

И родным, ранящим душу веяло от ее голоса. Солдат, задохнувшись смятенным чувством, слизнул с коробки пальцами монету, но все не решался положить в карман.

— Вам и так скоро принесут.

— Бери, бери! — И он подчинился. Пять рублей — деньги мизерные. За время правления чехов золото совсем обесценилось. Но солдату приятно иметь монетку от барышни-красавицы. В качестве «сувенира-с». «Княгиня, наверно».

«Княгиня», не желая предаваться унынию, поставила ноги шире плеч и сгибалась в ту и другую сторону, занималась по системе Далькроуза. Прошлась по камере, высоко поднимая колени. Сделала гимнастику для дыхания — уже по системе Виардо. Пустила длинную, вибрирующую трель, и, чтобы ни у кого не осталось ни малейшего сомнения относительно ее политических воззрений, звонко, точно попадая в каждую ноту, пропела:

— Славься, славься, наш русский царь!

Ей захотелось поменять местами кровать и табуретку — но и то и другое оказалось привинченным к бетонному полу. Только отодвинула подальше поганое ведро. Крепко поскрипывая ладонями по телу, умылась холодной водой, еще прошлась по своему новому жилищу, и села на кровать, ожидая ужин.

Тюрьма жила своей жизнью: где-то топало, где-то гремело железо, кто-то стучал в стенку. Кто-то закричал…но не от боли под пыткой, а так, по причине раздражения более высокого чина к чину поменьше. Но в этом ничего нового. Так всегда было. И будет, и никакая революция этот заусенец на теле жизни не сгладит. Даже добрейший Александр Васильевич этим грешил. Анна обернулась, будто могла увидеть сквозь стену любимое свое существо, дающее ей возможность дышать — длинноносую свою химеру! Конечно, тоскливо без него. Но — где-то здесь! И на душе спокойно. «Если вынесут „расстрел“ — попрошу, чтоб и меня!» — будто предупредила кого.

А кашу не несут. И помещение холодное. Сырое. Жизнь хороша переменами! У дедушки в Кисловодске была собственная гостиница, на сорок номеров. Какие чистые, ухоженные! И как бережно относились там к жильцам. Маленьким «сафонятам» запрещалось туда бегать — чтоб не беспокоили гостей. А какое подавали молоко! К концу лета, когда вырастает полынь — оно начинает горчить. И тогда коров кормили специальной, «сладкой» травой и спелыми яблоками. И какое это было молоко! А какая сметана!

Да что же это каши-то не несут! Раздраженно встала, прошлась. Прав бородатый отец всех большевиков и беспорядков в мире: бытие определяет сознание! Вздохнула, выглянула в окно — стена. Голые деревья. Заваленные снегом дома. Деревня какая-то, а не город. А Бог-то, оказывается, есть. ОН привел на место, где когда-то венчался Александр с Соней, клялся ей в верности на всю жизнь! На что-то повенчает теперь с Анной. Не на царство — это уж точно. И, едва ли, на долгую жизнь с веселыми чадами. А скорей всего, на «печаль и воздыхание да вечную память». Чтоб не повадно было красть чужих мужей. И шагала по камере, пока голова не закружилась, и не поплыла табуретка с ведром в разные стороны. Тоже развлечение!

Загремели засовы. Уголовные пришли за парашей. Обязанности обслуги здесь выполняли они. Вполне добровольно. И даже с удовольствием. Это давало возможность широкого общения и лишние прогулки по свежему воздуху. Вели себя корректно.

И почему это у людей особенно хороший аппетит бывает, когда нечего кушать? Но как бы ни было тоскливо, холодно и голодно в начале мировой революции в неприветливом городе Иркутске — ни разу не пожалела о выборе! Там, вдали от адмирала, было бы хуже! Зачахла б от тоски! А так — можно и терпеть. Здесь он где-то, милый, совсем недалеко. Тоже тоскует. «Люблю тебя!» — прошептала в пространство.

Может, у нее среди прабабок водились ведьмы — но в такие минуты у Колчака начинало учащенно биться сердце, и что-то заставляло посмотреть вверх, в правый угол потолка, где находилась ее камера. Хоть и не был уверен: здесь ли? В этой ли тюрьме? Да и в тюрьме ли? Вчера, на вопрос: где содержится Тимирева? Комиссары дружно заявили: не здесь!

Принесли кашу…гречка. На воде. Вместо чая — кипяток. Она поблагодарила.

— Это вам, — выудил из рукава шоколадку часовой. — От Ольги Алмазовой.