Уильям Николсон - Родной берег

– Какой же это случай? – удивлялась Памела. – Почему он так близко подошел к краю? Я не понимаю.

– Мы не знаем, – ответил Ларри. – Пришло горе. Нам осталось лишь помогать друг другу.

– Как? Как мы должны друг другу помогать?

– Любить друг друга.

– Ты будешь любить меня и Элизабет? Ты будешь любить маму?

– Да. – Он кивнул.

– Ты женишься на маме?

– Не знаю.

– Не женись, я не хочу, – попросила Памела. – Подожди, я вырасту и выйду за тебя.

– Хорошо, – согласился Ларри.

Ларри в одиночестве отправился к Бичи-Хед – в своего рода паломничество. Он не мог знать, где стоял Эд в последние секунды своей жизни, но ближе к нему было теперь уже не подобраться.

По жухлой траве бродили незнакомые чужие люди, искоса поглядывая на Ларри. Понятно, о чем они думают. А вдруг и этот прыгнет? А вдруг сейчас свершится очередной непоправимый и непростительный акт самоуничтожения?

«Я мог бы это сделать. И они могли бы. Вот что поражает. Всего пара шагов, еще пара, и сказочке конец.

Но не для нас.

Мой самый лучший, самый старый друг. Мне снится, как я бегу за тобой, что я успеваю сюда, на обрыв, вовремя. Ты стоишь здесь, еще не совершив задуманного, и я кричу тебе: «Стой!» Ты оборачиваешься, видишь меня и ждешь. Я беру тебя за руку, я крепко держу тебя и говорю: «Пойдем домой». Ты, как обычно, криво ухмыляешься, отходишь от края, и мы возвращаемся вместе. Ты катишь свой велосипед. Там, в кармане твоей куртки, два письма, которые никогда не доставят адресатам.

Я так давно тебя любил. Как ты мог меня бросить?»

К Ларри приехал Руперт Бланделл. Несколько смущенный, что неудивительно, ведь они не встречались с тех пор, как Ларри развелся с Джеральдиной. Как выяснилось, Руперт узнал о гибели Эда из некролога.

– Сказать, что я был потрясен, – это ничего не сказать! Не знаю почему, но мне всегда казалось, что Эд неподвластен смерти.

– И мне временами тоже.

– Он был такой… – Руперт замялся, подбирая слово, – жизнерадостный.

– Временами, – повторил Ларри.

– Полагаю, это был его собственный выбор.

– Да.

– Господи. Бедняга!

Кажется, сказать больше нечего.

– Как Джеральдина? – помолчав, спросил Ларри.

– Джеральдина? – Руперт снял очки и протер их кончиком галстука. – А ты как думаешь? Тоскует. Злится.

– Жаль.

– Говорит, тут не обошлось без другой женщины.

– Ну да.

Руперт, снова надев очки, посмотрел на Ларри.

– Она считает, ты нарушил одно из важнейших положений церковного права.

– Не собираюсь оправдываться, – ответил Ларри, – но если уж говорить о церковном праве, то для расторжения брака у меня были, так сказать, законные основания.

– Догадываюсь. Что-то такое у нас уже было.

– Я так и понял.

– И все же давай внесем ясность, – произнес Руперт после паузы. – Хочешь сказать, брак так и не был осуществлен через плотский союз?

– Именно.

Руперт склонил голову будто в молитве.

– «Наследье плоти, – прошептал он, – как такой развязки не жаждать?» – И покачал головой. – Гамлет, правда, о смерти говорит. Эд Эйвнелл, кто б мог подумать. – Он поднял глаза и встретил недоуменный взгляд Ларри. – Люди всегда оказываются куда сложнее, чем нам кажется.

Он встал.

– Ну, я, пожалуй, пойду.

Ларри пошел проводить его до машины.

– Еще один вопрос. Спрашиваю, потому что сестре он покоя не дает. Что стало с твоей верой?

– Кажется, подрастряслась в пути. Дорога была ухабистая.

Рассказывая Китти о визите Руперта Бланделла, Ларри сообщил и о предположениях Джеральдины, будто всему виной другая женщина. Китти расхохоталась – впервые после смерти Эда.

– Другая женщина? То есть я?

– А кто же?

– Ох, Ларри. Вот кем никогда не бывала, так это «другой женщиной».

– Понятия не имею, с чего Джеральдина это взяла. Я не говорил ей.

– Такие вещи и говорить не нужно.

– Нет, нужно.

Китти улыбнулась в ответ, и Ларри вдруг стало ясно, что горе однажды отступит.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Я хочу одного: быть с тобой. Засыпать возле тебя вечером и просыпаться рядом с тобой утром.

Тогда Китти поднесла его руку к губам – странный и старомодный жест, знак смирения, печали и благодарности:

– Я тоже.

Ларри обнял ее, и они слились в поцелуе – страстном, долгом и таком долгожданном. А потом Китти заплакала, горько-горько – тоже впервые после смерти Эда.

– Я правда очень любила его, – всхлипнула она.

– Я тоже.