Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

— Поддержит ли вас крестьянство, это выяснится завтра, на съезде… Как, мужики? — повернулся Катугин к молчаливо слушавшим делегатам. — Станете вы завтра голосовать за комбеды и продотряды? Чего молчите? Скажите председателю губернской власти, что вы думаете! Ведь он за этим, поди, и пришел.

Мужики в ответ хмуро и нерешительно переминались, отводили глаза и тянулись за кисетами. Не случись в уезде беды — все для них было бы проще. А тут попробуй разберись, как оно лучше? Ляпнешь не то, и без помощи от губернии останешься…

— Ну что же вы? Языки, что ль, проглотили? — Сквозь насмешливый тон Катугина уже пробивалось явное раздражение. — Вот ты, Агеев! — ткнул Катугин пальцем в грудь мужика, первым начавшего разговор с Анохиным. — Какой тебе наказ от общины дан?

— Голосовать за Советскую власть без комбедов и продотрядов, — неохотно ответил тот.

— Ну так чего ж ты молчишь? Не говоришь об этом прямо?

— Погоди, товарищ Катугин! — вмешался Анохин, — Зачем неволишь? Да и вопрос ты поставил неправильно. Разве наша политика в деревне только к этому сводится? Нет, вовсе нет! Комбеды и продотряды — мера временная и вынужденная… Из–за саботажа кулачества, из–за спекуляции хлебом и открытой контрреволюции в деревне. Пусть мужики завтра доклады послушают, обмозгуют их, а уж потом и решают.

— Дело это у них давно решенное, — усмехнулся Катугин.

— А ты все–таки за них не решай… Им на земле жить, пусть сами думают. Ну, мужики, время позднее, пора и отдыхать, поди. Откройте–ка окна да проветрите комнату перед сном — вон накурили сколько. А мы с Калугиным пойдем. Он ведь, как я понимаю, не здесь остановился, а у кого–то в городе. По дороге и доспорим.

— Нет уж. Спорить завтра будем, на съезде…

— Ну, как угодно. Можно и на съезде…

Анохин попрощался и уже подошел к двери, когда позади раздался голос:

— А с нашей бедой–то как же быть?

Анохин обернулся. Не менее полутора десятка мужиков выжидающе и настороженно глядели на него.

…Потом, через неделю, когда при выборах губернского Совета левые эсеры получат преимущество перед большевиками всего в несколько голосов, Анохин будет часто вспоминать эти напряженные секунды, которые станут казаться ему в чем–то решающими и с его стороны ошибочными. Анализируя случившееся, он будет корить себя тем, что в тот момент зря не поддался соблазну слукавить, схитрить, подкупить каргополов обещанием оказать им немедленную помощь хлебом, запасов которого, как он знал, нет в губернии: схитри, пообещай сразу — и, возможно, каргопольские крестьяне проголосовали бы за большевиков. Тем болей что и хитрость–то тут не ахти какая. Как ни крути, а каргополам помогать все равно придется, на голодную смерть уезд не оставишь. Хлеба в губернии нет — это правда! Но добывать его все равно надо! Тут вопрос жизни и смерти для всей революции! Нет, Анохин и в те томительные секунды твердо верил, что хлеб для губернии будет добыт готовящимися к отъезду на юг олонецкими продотрядами.

И все же Петр Федорович не пошел тогда на эту хитрость. Не пошел потому, что ему казалось обидным и несправедливым по–купечески широко обещать еще не добытый продотрядами хлеб тем, кто, хотя и несознательно, тянет эсеровскую линию, выступает против организации самих продотрядов.

Анохин сказал то, что думал. Обведя взглядом хмурые мужицкие лица, он произнес — решительно и беспрекословно:

— Уезд в беде мы не оставим… Но хлеба в губернии нет. Добудут его продотряды — дадим его и вам! Не добудут — вместе голодать придется. О вашей беде я доложу исполкому и съезду.

Все было бы хорошо и правильно, если бы растерявшиеся перед своей бедой каргополы верили в продотряды так же, как и он, если бы продотряды не казались им чем–то страшным, ненужным и вредным, если бы эсеровские шептуны не рисовали их голодному воображению молочные реки и кисельные берега, которые вот–вот хлынут в Россию из Мурмана, где союзнические корабли якобы день и ночь выгружают продовольствие для спасения русского народа.

До открытия съезда остается полчаса.