Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Старший надзиратель сердито подхватил его под локоть, выпрямил и словно припечатал к полу.

— Ваше высокоблагородие! Заключенный Анохин доставлен по вашему приказанию!

Помощник военного прокурора, не тот, который присутствовал на суде, а тот моложавый подполковник Матиас, который составлял обвинительный акт, взял со стола приготовленную бумагу и, не глядя в нее, объявил:

— Осужденный Анохин! Резолюцией его высокопревосходительства смертная казнь заменяется вам двумя годами восемью месяцами каторги с лишением всех прав состояния и последующей ссылкой на вечное поселение в Сибирь.

Подполковник умолк, не спуская глаз с Петра и чего–то ожидая.

— На колени, дурак! — шепотом, но так, чтобы слышало начальства, произнес надзиратель. — Становись на колени и благодари его высокопревосходительство за оказанную тебе милость!

Он так давил на плечо Петра, что тот с трудом удержался на ногах.

Петр, сделав вынужденный шаг вперед, освободился от его руки и продолжал стоять, глядя на подполковника.

— Приговор обращен к исполнению с шестнадцатого ноября. Местом отбытия каторги определена Шлиссельбургская крепость! Имеются ли вопросы, просьбы и ходатайства к военной прокуратуре?

— Нет, — хрипло ответил Петр, сам не узнавая своего голоса.

— Можете увести заключенного!

Весь обратный путь Петр ощущал за спиной раздраженное сопение надзирателя. С каждым шагом оно все больше и больше забавляло его. Пусть сопит, пусть сердится, пусть даже издевается! Теперь ничего не страшно.

В душе поднималось радостное окрыляющее чувство, и в такт глухо бухающим в пустоте шагам Петр мысленно повторял:

— Радуешься? — спросил старший надзиратель, прежде чем впустить Петра в камеру.

— А вы разве — нет? — улыбнулся Петр.

— Почему же? И нам приятно, что власть у нас милостивая… Только вот, думаю, — пойдет ли тебе на пользу?

— Пойдет! Обязательно пойдет! — пообещал Петр.

— А ты, парень, не очень–то улыбайся! Каторга, конешно, не смерть на виселице, а для иных она и хуже смерти! Как раз для таких, как ты! Там умеют разговаривать с вашим братом не по–нашему. Любого в бараний рог согнут! Это ведь Шлиссельбург все–таки.

— Кто не захочет гнуться, того никто не согнет!

1965г.

Нежданная радость — самая большая радость…

Семь лет Екатерина Егоровна даже думать не смела о возвращении сына — «вечное поселение в Сибирь» отнимало всякую надежду. Втайне она молилась лишь о том, чтобы бог милостивый дал ее Петеньке сил и здоровья, научил уму–разуму, наставил на путь истинный. Как о далеком и почти несбыточном мечталось иногда: вот подрастет Митя, пристроится к делу, соберет она хоть немного денег и отправится в эту неведомую Сибирь. Повидает старшенького, а тогда и помирать можно.

Шли годы, а мечта так и оставалась никому невысказанной и по–прежнему далекой.

Потом началась война, и общее горе заметно притупило ее собственное. Вдоволь настрадавшееся сердце матери чутко отзывалось на чужую беду, однако и засыпала и просыпалась она с одной мыслью — о Петеньке.

В тот мартовский день, когда в Петрозаводске обезоружили жандармов и городовых, а из тюремного замка под восторженные крики толпы вышли на волю политические, у Екатерины Егоровны впервые зародилась надежда.

Пароходный кочегар Маликов, сжимая в руке наспех сделанный красный флаг, подошел к ней и, сияя от счастья, сказал:

— Ну, мать, жди теперь Петра! Как он там, пишет ли тебе?

— Пишет, пишет, — смущенно и поспешно отозвалась она.

Было от чего смутиться Екатерине Егоровне. Вот уже два года не получала она от сына никаких вестей.

Вначале Петр аккуратно писал ей из Сибири. Екатерина Егоровна знала, что причислен он к деревне Онгой Ашехабатской волости Балаганского уезда Иркутской губернии, однако свой адрес Петр сообщал то на село Усть–Уда, то на станцию Зима, то на Иркутск, то на Черемхово. Это ее пугало. Ей казалось, что, переезжая с места на место, сын совершает что–то недозволенное.