Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Слезы уже катились по щекам Екатерины Егоровны. Вытирая их концом платка, она всхлипывала и согласно кивала.

— Введите арестованного! — приказал Самойленко–Манджаро. — Вы, Петр Ильич, можете быть свободным.

Кацеблин почтительно поклонился и исчез.

Несколько минут прошли в тягостном молчании, и подполковник, постепенно ожесточаясь на эту явно бесполезную затею, с непонятным и несвойственным ему внутренним сарказмом думал о том, что, если во всем этом и есть какой–либо шанс, то, конечно, не у Анохина, не у этой плачущей женщины, тем более не у Чеснокова или Кацеблина, а именно у него самого. Как это глупо и даже оскорбительно, когда достоинство и безупречность зависят от такой мелочи. Скрытый поединок с Криштановским он проиграл, это теперь уже ясно, и проиграл из–за какого–то пустяка, из–за несговорчивости мальчишки, которому уже ничто не поможет и завтра же он канет в небытие со своим дурацким покушением и глупым запирательством. Да, обидно и оскорбительно.

Подполковник еще утром решил, что продолжать службу под началом Криштановского он не должен; надо писать прошение о переводе в другую губернию. Чего доброго, этот «православный лях» еще воспротивится, он опять оказался наверху; а такие любят держать на привязи, тонко и унижающе мстить за былую строптивость.

Безупречная карьера и сопливый мальчишка! И от него все еще продолжало многое зависеть.. Если бы сегодня удалось добыть сведения о преступном сообществе, то Самойленко–Манджаро вновь обрел бы былую независимость и шанс на продвижение. Хотя бы с помощью этого противного ему Криштановского…

В коридоре послышались приближающиеся шаги, на секунду они замерли, потом дверь распахнулась.

Петр ненадолго задержался у порога, затем быстро прошел к своему месту и, прежде чем сесть, вдруг слегка поклонился матери. Этот неожиданный поклон удивил всех — и плачущую мать, и сидевшего за столом Самойленко–Манджаро, и стоявшего у окна следователя. Екатерина Егоровна, не вставая с табурета, трижды поклонилась в ответ и в каком–то и горестном, и счастливом изумлении уставилась на сына.

Петр улыбнулся ей и одобряюще покивал головой. Она тоже улыбнулась, словно забыв, где они находятся и что ждет ее сына.

— Спасибо тебе, мама! Я так рад! Как вы там живете? Дуняшка как, Митя?

— Слава богу, сынок… Ты–то как, Петенька?

— Хорошо, мать, — снова улыбнулся он.

— Сыт ли ты, Петенька? Ты уж прости, сынок, передачи нынче я никакой не успела сготовить. Дают ли тебе мои передачи?

— Дают. Только ты, мама, передач не носи. Кормят меня здесь, хватает… Как дяди поживают?

— Слава богу, сынок… Все живы–здоровы. Кланяться тебе велели. Дядя Михаил сено готовит, коровой обзавестись хочет. А братан твой двоюродный Миша — на службу поступил. В контрольную палату приняли. А потом говорят, и в чиновники выйдет… Ровесник ведь он твой Петенька! — не удержавшись, с сожалением сказала она в расплакалась.

— Прости меня, мать! — тихо произнес Петр, уловив в ее словах невольный упрек. — Виноват я перед тобой, сам знаю… Только не попрекай меня, ладно? За Мишку я рад я люблю его… У него своя дорога, у меня своя… Может быть, тебе и больно слышать это, но пойми меня, мама, я ни о чем не жалею!

— Что ты говоришь, Петенька! Разве можно так–то! Что о тебе господа офицеры подумать могут?! Ты ведь не такой, Петенька, совеем не такой!

В растерянности она не знала даже, к кому обращаться — то ли к сыну, который, наверное, не ведает, что говорит, то ли к молча слушавшим их господам.

Екатерина Егоровна с болью и обидой стала убеждать сына, что вся семья и родственники решили нанять адвоката, что присяжный поверенный господин Леви сказал ей, что лучшая защита в этом деле — это полное признание и раскаяние, что сын ее еще очень молод и суд учтет это и снисходительно отнесется к его ошибке, тем более что никто не пострадал.

— Прошу в разговоре придерживаться семейных дел! — счел долгом напомнить Чесноков, посмотрев на часы.

Самойленко–Манджаро обернулся к нему, что–то недовольно прошептал и объявил:

— Время еще есть. Можете продолжать.

— Петенька! — сказала мать. — Мы решили подать прошение.

— Какое еще прошение? — нахмурился сын.

— О твоем помиловании. Господин Леви сказал, что лучше подать на высочайшее имя. Он обещал написать его.

Петр даже встал, но, вспомнив предупреждение, снова опустился на табурет. Немного успокоившись, он произнес, стараясь говорить как можно мягче и убедительнее: