Юрий Трусов - Золотые эполеты

В этой безвыходной обстановке никто из защитников люнета и соседних с ним редутов не покинул позиции, подобно генералу-трусу Жабокрицкому. Тут уместно дать слово тому, кто защитил этот люнет, его командиру лейтенанту Тимирязеву:

«…Его превосходительство Павел Степанович (Нахимов) посетил люнет и удостоил меня и команду своей благодарностью. Лишь только я успел провести генерала на редут, как мне доложил вахтенный офицер, господин мичман Харламов, что неприятель подступает. Это заставило меня просить адмирала удалиться, так как находиться на люнете стало крайне опасно… Матросы били врагов картечью до тех пор, пока неприятельский залп из пятнадцати мортир и семи орудий положил их и меня контузило в левый висок… Я был в памяти еще, взяв шнурок, спустил курок четырнадцатого орудия. Тут штуцерная пуля ранила меня в правую ногу. Мичман принял мою команду, распорядился оставшимися при нем несколькими матросами, которым было приказано отступать. Последним редут оставил мичман с парохода-фрегата «Владимир» Кондрат Хурделица, впереди которого я шел, поддерживаемый двумя матросами. Мы все были изранены. Божья милость и картечь соседнего с нами бастиона, спасли нас от плена. Меня довели до казармы, где и положили на носилки».

Нахимов был свидетелем мужества, проявленного в бою лейтенантом Тимирязевым и моряками его отряда. Он написал донесение: «Вы выказали настоящий военный характер, вполне заслуживаете награды». В этих строках как бы запечатлелась удивительная прямота Нахимова, его характер, чуткость.

Выдача интервентам военных секретов, предательство Жабокрицкого способствовали неприятелю сломить, в конце концов, сопротивление черноморцев и взять Камчатский люнет, а с ним и два редута. Горстка израненных моряков во главе с Нахимовым должна была отступить. Сам Нахимов в этом бою был контужен. Получил новое ранение и контузию и Кондрат, но он, как и все защитники, испытывал острую боль не от ранения и не от контузии, а от сознания, что враг не добился бы успеха в этом бою, если бы не было тайного, подлого предательства.

Потеря важных укреплений на него произвела удручающее впечатление.

— Что же происходит, ваше превосходительство? — обратился он после боя к Нахимову. — В открытую врагам нас не одолеть, так они в тайной войне нас бьют.

— Это верно вы сказали, мичман, — ответил Нахимов, но вдруг покачал головой. — Нет-с, господин мичман, у нас никакого уныния быть не может. Пусть недруги тайную войну против нас ведут. Все равно нас не победить, не победить! Вот меня сегодня чуть не убило осколком. Спины не могу разогнуть. Да это ничего, слава Богу, не слег. Берите пример с матросов и солдат [48] 1 Подлинные слова П. С. Нахимова, сказанные им 26 мая 1855 года. . — Он укоризненно посмотрел своими бледно-голубыми глазами.

Кондрату вдруг стало совестно.

— Вы правы, Ваше высокопревосходительство, — пробормотал он смущенно. Но вдруг почувствовал, что от этого нахимовского взгляда он как бы налился удивительной бодростью, исходящей от этого человека, и тут заметил, что Нахимов печально вздохнул. Этот вздох адмирала эхом отозвался в Кондрате, и он не выдержал и задал вопрос о причине такого вздоха. Нахимов, который весьма педантично придерживался уставных положений, ответил горячо, как о чем-то очень наболевшем:

— Не могу, понимаете, не могу мириться с подлостью. Вот главнокомандующий Михаил Дмитриевич Горчаков обещал мне отстаивать Севастополь, обещал, а в душе решил бросить этот «несчастный город». Понимаете, случайно я об этом узнал. Вижу около Михайловского форта на берегу сложены штабеля бревен: «Для чего этот лес сложили? — спрашиваю одного инженера-капитана из штаба. А он мне отвечает, что Горчаков приказал строить мост через залив, чтобы соединить Южную с Северной стороной.

— Зачем? — спрашиваю.

— Чтобы сдать Севастополь, для эвакуации наших войск. Тут я не выдержал и даже накричал на этого инженера:

— Понимаете ли вы эту подлость?!..

— И вот до сих пор меня мучает, мичман, эта подлость, душит. Не могу успокоиться, не могу…

Руководитель английского кабинета лорд Пальмерстон совершил экстренный визит в Сен-Клу, резиденцию союзника, французского императора Наполеона III. Один из ярых врагов России, организатор кровавой интервенции в Крыму, сейчас чувствовал себя очень неуверенно. Стойкое сопротивление русских под Севастополем, которое встретили англо-французские войска, поставило их на грань катастрофы. Английские войска утратили реальную боеспособность. Солдаты отказывались штурмовать севастопольские укрепления, а их командиры считали, что их взять невозможно. Колоссальные потери, понесенные французами, устрашили и Наполеона III. Он уже подумывал, как вывести остатки своих войск из Крыма и заключить мир с русскими. Вот почему семидесятилетний седовласый лорд испытывал сейчас тревогу, ведь главному делу его жизни — интервенции против России — грозил провал. Надо было уговаривать своего союзника Наполеона III продолжать кровавую бойню в Крыму до победы. Уговаривание союзника при всех выдающихся талантах Пальмерстона шло туго. Ни комплименты в адрес жены Наполеона III императрицы Евгении, ни тонкая лесть в адрес самого императора, ни разглагольствования, восхваляющие его мудрости и таланты, ни восхваление его дяди Наполеона Бонапарта I, ни блестящие перспективы, которые лорд сулил союзнику после взятия Севастополя, не могли вызвать у того интереса к продолжению Крымской войны. Видимо, огромные потери, которые нанесли русские, волновали его больше. Узкое лицо этого маленького, кривоногого человека отражало только скуку, несмотря на все красноречие лорда. Лишь когда Пальмерстон посулил ему ссуду более чем в полмиллиарда франков, которую его уполномочили предложить французскому императору английские толстосумы для продолжения войны в Крыму, взгляд его маленьких, бегающих глазок на мгновение вспыхнул алчными огоньками.