Сергей Голицын - Царский изгнанник (Князья Голицыны)

Княгиня Мария Исаевна, как уже сказано, мало занималась внутренней политикой; но в этом деле она считала нелишним подать своё мнение. Вообще советы её отличались практическим благоразумием: не гоняясь за примерами древних римлян, о которых, правду сказать, она мало и слышала, и не понимая колебаний своего мужа и брата его, она говорила им, что так как царевна перестала ладить даже с царём Иоанном и так как, несмотря на указы обоих царей, она продолжает скрывать Щегловитова в своих потаённых теремах, то, рано или поздно, ей несдобровать и поэтому лучше всего оставить её на произвол судьбы, как сделала большая часть её партизан.

— Если она опять всплывёт, что при её оборотливости не невозможно, — прибавила княгиня Мария Исаевна, — то вы всегда успеете возвратиться к ней и объяснить своё отсутствие желанием, для её же добра, сохранить хорошие отношения с дядей князем Борисом [11] С князем Борисом Алексеевичем Голицыным, воспитателем Петра Великого. и другими сторонниками Петра.

— Вот моё глупое мнение, я человек необразованный, — заключила княгиня Мария Исаевна, скромно опустив глаза к полу и через полминуты поднимая их к потолку с удивлением, что никто не возразил ей, — как можно, мол, такое гениальное мнение называть глупым!

Немедленно по возвращении в Медведково князь Василий Васильевич, расспросив подробно сыновей обо всём, что происходит в Кремле и в лавре, поехал в Кремль, несмотря на усталость, на проливной дождь, на начинающееся воспаление в боку. Это воспаление, от которого он отделывался обыкновенно кровопусканием, двухнедельной диетой и каким-то белым порошком, изобретённым доктором Чальдини, навещало его каждую осень, и так как после двухнедельного лечения он на всю зиму становился и крепче и бодрее, то, нимало не боясь этого воспаления, он привык с сорокалетнего возраста смотреть на него как на недуг, правда несносный, но неизбежный и необходимый для обновления его организма.

Царевну он нашёл очень изменившеюся: черты лица её, всё ещё прекрасные, погрубели; глаза впали и оттенились голубой каёмкой, всё лицо похудело и побледнело. Что произвело в ней такую быструю перемену? Угрызения ли совести, не поладившей с рассудком? Обманутые ли надежды честолюбия? Разочарования ли дурно распорядившейся любви? Неизвестно: и те, и другие, и третьи действуют разрушительно.

— Пророчества твои начинают сбываться, князь Василий, — сказала царевна. — Видишь, в каком я положении; жребий брошен! Знаешь ли ты, что случилось во время твоего пребывания в Квашнине?

— Слышал, — отвечал князь Василий, не столько садясь, сколько упадая на кресло, — я сейчас только с дороги, весь распростужен... слышал, царевна, и не верил ушам своим: всё единогласно говорят, что ты покушалась убить брата. Правда это?

— Нет, неправда! С того вечера, как ты... как с тобой на этом самом кресле сделалось дурно... да тебе и теперь дурно, князь Василий?..

— Да, очень болит бок; но я перемогусь... Продолжай, царевна.

— С того самого вечера до Преображения я Ще... я его ни разу не видала. Двадцать четвёртого июля утром между нами было говорено, чтобы на другой день, в именины тётушки, он привёз Петра ко мне; и он должен был ожидать последних приказаний, которые я обещала дать ему по совещании с тобой... ты ушёл; ты помнишь, что в этот вечер нам было не до совещаний... и он решился действовать, не ожидая последних приказаний моих и не надеясь на твоё согласие. Он рассчитывал на лёгкий успех... Если б ему удалось, то, — клянусь тебе, моя цель была заставить Петра подписать отречение от престола, и больше ничего. Двоецарствие, ты сам говоришь, невозможно...

— А если б, защищаясь, Пётр был убит? Ты не подумала об этом?

— Ах! Это было бы самое счастливое, что только могло случиться и для нас и для России!..

— Ты не подумала, что кровь его и бесчестие цареубийства пали бы на тебя, на меня, на моих сыновей и на всех твоих приверженцев?

— Нет, кровь его пала бы на него самого, а бесчестие не могло бы коснуться человека, которому Россия столько обязана. Посмотри, что сделано в наше семилетнее правление: славный мир со Швецией и с Польшей; союз с императором против Порты... Что ещё и когда ещё сделает Пётр, а наши дела видела вся Европа; за них благодарит нас вся Россия, и она не променяет нас на семнадцатилетнего мальчика и на его безумные затеи. Права Петра неотъемлемы, ты говоришь; а разве права Иоанна и мои не такие же? За что младший будет владеть достоянием старших?.. Большинство московских жителей и все здравомыслящие дворяне за меня: на прошении, поданном мне о принятии престола, — тысячи подписей; на днях я получу другое прошение, — о немедленном короновании... Смешно бы было мне отказаться: глас народа — глас Божий.