Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

Его призыв становился все слышнее. Она вся так и рвалась к нему, и, когда её карета остановилась у дома князя Захарьева-Овинова, она уже не владела собою. Она действовала под могучим наплывом неведомой силы, с которою не хотела и не могла бороться. Она не помнила, каким образом взошла на крыльцо, что говорила встретившим её людям. Та сила, которая влекла её, была могучей силой, и все препятствия разлетались перед нею. Княжеская прислуга могла изумиться этому внезапному появлению молодой нарядной красавицы, желавшей видеть князя Юрия, но не могла остановить её.

Дверь отворилась, и перед нею он. Она глубоко вздохнула всей грудью, будто освобождаясь от какой-то тягости, провела рукою по лбу, будто отгоняя какой-то туман и чад. От этого движения лёгкий меховой плащ упал с плеч её. Ещё миг — и она была в объятиях того, кто так измучил её душу, кого она так страшилась ещё недавно и кого так любила своим неопытным, но уже мощным и готовым на все испытания сердцем.

Она не уклонилась и не могла уклониться от этого объятия, она передала им себя на всю жизнь, навеки, тому, кто был ей предназначен. А он? Он уж не спрашивал себя, что это: падение или победа? И если бы в этот миг весь ад, вооружённый всеми своими ужасами, грозил ему, если б все силы земли и неба твердили ему, что он себя губит, — ему даже и в голову не пришло бы обратить на них внимание и смутиться духом.

— Простишь ли… можешь ли ты простить меня? — с мольбою и надеждой шептал он, глядя ей в глаза сияющими глазами и боясь очнуться, боясь убедиться, что это сон, грёза, а не действительность.

— Что?.. Что простить? — растерянно, едва слышно спрашивала она, понимая только одно, что все совершилось.

— Моё прошлое… холод и жестокость души моей… и… то тяжкое преступление… содеянное в безумии моём… в ослеплении! — расслышала она его голос.

Она поняла, наконец, смысл его слов, содрогнулась и невольным движением от него отстранилась. Перед нею пронеслось всё, все испытанные впечатления, все ужасные сцены, которых она была свидетельницей. Образ истерзанной муками ревности, обезумевшей, умиравшей у ног её графини Елены вернулся будто живой, и сердце её заныло. Счастливый свет её глаз померк, и вместе с ним померкло и лицо Захарьева-Овинова.

— Я… разве я… могу прощать?! — прошептала она. — Бог может простить… и она…

В это мгновение им показалось, что перед ними мелькнуло что-то белое, прозрачное, неопределённое, и оба они испытали такое ощущение, будто рядом с ними, близко, близко, почти касаясь их, есть кто-то. Они явственно услышали как бы тихий музыкальный аккорд, и потом… потом слабый, не земной, но всё же знакомый, понятный голос произнёс над ними: «Я все поняла… Я прощаю…»

Снова они одни… Спокойно и радостно на душе их… Они взглянули друг на друга и увидели, что оба знают, кто это был сейчас с ними, кто понял все и простил…

Жизнь вступила в свои права. Солнце светило ярко. Всё таинственное, непонятное исчезло. Захарьев-Овинов взял Зину за руку и сказал ей:

— Пойдём к моему отцу… Пусть он увидит тебя и благословит нас.

И они пошли. Когда Захарьев-Овинов, оставив Зину в соседней комнате, вошёл к отцу и всё сказал ему, старый князь не сразу понял, но, поняв, он так весь и затрепетал от радости.

— О Господи!.. Да как же это?.. Кто ж она такая?.. Юрий, друг мой, не томи… скажи скорее!

Из области своих мечтаний он сразу вернулся к прежней жизни, к прежним понятиям и боялся сыновнего ответа. А вдруг Юрий выбрал такую себе невесту, которую он не будет в состоянии назвать дочерью? То, что сказал ему сын о Зине, хоть и не совсем его удовлетворило, но всё же успокоило.

— Что ж, друг мой, — ответил он, поправляясь в своём кресле и запахивая полы мехового халата, — я тебе перечить не могу и не стану… поспеши… извинись перед своей невестой за то, что я по болезни своей и слабости не могу её как след встретить… и приведи её ко мне.

Сын поспешно вышел из спальни, а старик, подбодрясь, ждал. Ждал, и в то же время губы его шептали имя любимой дочери, которую у него так рано, так безжалостно похитила смерть. Но стоило ему взглянуть на вошедшую Зину — и он забыл всё. Предубеждение против неё, вдруг невольно закравшееся к нему в сердце при воспоминании о покойной дочери, сейчас же и пропало бесследно.

— Батюшки-светы! Да какая ж вы красавица! Отродясь такой не видывал! — в волнении повторял он, когда Зина склонилась перед ним и, взяв его руку, почтительно её поцеловала.

— Голубушка ты моя, видишь я какой… и руки-то поднять не могу, обнять тебя не могу… наклонись, дочка милая, дай я тебя поцелую…