Стивен Прессфилд - Приливы войны

Я повернулся к Николаю.

— Твой отец сказал, что примирился с тем, что его казнят.

— Да, господин.

— Можешь переубедить его?

Мальчик схватил меня за руки.

— А как же ты, господин?

Он боялся, что информаторы, узнав о моей роли во всей этой истории, подвергнут мою жизнь опасности.

— Кому нужно заплатить за молчание — тому уже заплатили.

Привратник всё слышал. Теперь он кивком выразил своё согласие.

Я высвободил руки. Парень кинулся к отцу. Куда мне идти — к Полемиду, чтобы попрощаться, или вслед за Симмием, в камеру учителя? Я посмотрел на привратника. Он уже отправил своего помощника связаться с конниками из сопровождения. Те ждали, без сомнения, на соседней тёмной улице. Сейчас им сообщат о некотором изменении планов. Я спросил привратника, не причинит ли это ему неудобства.

— Лошади есть лошади, — ответил он. — А кто на них сидит — это меня не касается.

Однако он заволновался — как любой, кто видит явное нарушение закона.

— Тебе лучше уйти.

И, проведя меня через двор, он вывел меня на улицу.

На следующий день тело нашего учителя отдали нам, его ученикам. Мы погребли его в склепе его предков в Алопеке. Не могу сказать, что в тот день я потерял всякий интерес к политике. Любой разумный человек давно утратил надежду на то, что демос способен управлять собой. В течение месяца я покинул город и вместе с женой и дочерьми поселился в поместье на холме, где растут каменные дубы. Здесь я и остался.

В течение тридцати девяти лет, что минули со дня моего двадцатилетия, я отдавал всего себя и свои средства нашему государству. Юность и зрелость я посвятил ему. Своё здоровье я утратил, служа делу Афин. Троих сыновей я пожертвовал родине, а ещё двоих она украла во время гражданских беспорядков. Чума и нужда забрали двух жён, отняв у них непрожитые годы.

Я был триерархом семь раз. Я избирался членом Совета, судьёй, входил в правительство. Я представлял свою страну в составе делегаций на чужбине. Я ставил своё имя под соглашениями о мире и под объявлениями войны. Однажды я предоставил государству кредит от имени всего нашего рода. Пошлина составила одиннадцать талантов — это доход со всех наших земель за двадцать с лишним лет. Я не раскаиваюсь в этом. Во имя своей страны я поступил бы так снова. Я всё ещё считаю себя демократом — хотя, как сказала бы моя жена, твоя бабушка, «удручённым демократом».

Более трёх лет я ничего не слышал с тех пор о Полемиде. Однажды утром прибежал мальчик с известием, что у ворот стоит незнакомец. Я поспешил вниз. Там действительно ждал человек в кожаной одежде. За плечами у него был солдатский мешок. Наёмник. Я никогда не встречал прежде Теламона из Аркадии, но тем не менее сразу узнал его. Он не захотел войти, только передал мне пару писем. Он нёс их из Азии целых два года.

Он сообщил, что Полемид умер. Не в сражении, а от несчастного случая. Наступил на железный шип.

— Ты прошёл большое расстояние, чтобы оказать нам эту услугу. Пожалуйста, ради нас, останься на ужин. Хотя бы войди в дом и смой дорожную пыль.

Он согласился войти, но прошёл не дальше кустарника, росшего вдоль ручья. Там была удобная скамейка. Он сел. Девушки принесли вино, alphita, opson, вкусную солёную рыбу, лук. Пока Теламон подкреплялся, я читал письма.

Первое было от Полемида, написанное, судя по дате, два года назад. Он сообщал, что у него всё хорошо, и надеялся, что и у меня всё в порядке. Отмечал тонкую грань, отделявшую его спасение от казни на колесе; подшучивал надо мной — ведь я теперь тоже встал в ряды «мошенников».

«...Надеюсь, друг мой, что ты не питаешь иллюзий насчёт того, что я изменился. Я всегда пляшу под ту музыку, что наигрывает время. Как и всех, кто не лишён покровительства небес, удача не покидает меня. Ничто не может меня убить, а девицы готовы выцарапать друг другу глаза за место в моей постели».

Второе письмо было от его сына. Они вместе служили наёмниками под началом спартанца Филотела в войсках Агесилая, сражавшихся с персами. Николай писал о смерти отца. Это случилось во Фригии, в долине реки Меандр, менее шестидесяти стадиев от Оленьей горы.

«...Что касается содержимого сундучка моего отца, то он посчитал бы за честь, если бы ты оставил его у себя. Я не знаю, как распорядиться этими документами. Не умею».