Абрам Каган - Преступление и совесть

— Поговаривают, что вы заступаетесь за Бейлиса, что вы его защитник…

— Пока, уважаемый, еще ничего не известно. Буду ли я защищать его, мне еще самому не известно. А если и буду, какое это имеет к вам отношение?

Пауза. Липа опять потерял все нити, не знал, как приступить к делу.

— Я, видите ли, получил большое наследство… Хорошо было бы эти деньги обернуть на спасение невиновного человека… Менахем-Менделя Бейлиса я имею в виду.

— Большое наследство? К примеру, сколько?

— Десять тысяч.

— О-го-го, целое состояние. — И после паузы: — Как же вы представляете себе, я имею в виду, каким образом думаете использовать эти деньги?

— Использовать их нужно с умом, с головой. В общем, как вы найдете нужным. Вы ведь опытнее меня в таких делах.

Адвокат беспокойно зашагал по комнате, тяжелой рукой поглаживая лысину. Наконец он остановился возле своего гостя.

— Все-таки как в вашем представлении можно использовать ваши… ваше наследство? — спросил Марголин.

— Как? Поставить лучших защитников Петербурга, всей России, откуда только хотите. Нужны адвокаты русские, люди порядочные и честные… — разгорячился Поделко.

— О, вы, безусловно, философ, реб Липа.

— Совсем не нужно быть философом, я думаю, это логично и просто, как ведро воды.

— Не так уж оно просто, как вы думаете.

Марголин задумался. Он подошел к столу, что-то записал в настольный блокнот, переспросил у посетителя его имя и фамилию, где он проживает в Киеве. Записав все это, адвокат сказал, что подумает, посоветуется с коллегами. Пусть Поделко вторично придет к нему недели этак через две. А если захочет, он может позвонить по телефону.

— Я не умею звонить по телефону, — не постеснялся признаться жестянщик, — уж лучше я сам… Ничего, не очень-то далеко с Подола сюда, на Кузнечную. Мои ноги легко понесут меня…

Окрыленный Липа вышел на улицу, не чувствуя земли под ногами. Он был счастлив, что нашел путь к использованию своего наследства; ему казалось, что свою долю в дело спасения невиновного человека он уже внес.

В истории российской адвокатуры совершенно особое место занимал присяжный поверенный Оскар Осипович Грузенберг. Этот адвокат в разное время успешно защищал Максима Горького, Владимира Короленко, Корнея Чуковского, Венгерова и других представителей русской литературы и журналистики. В 1906 году он даже стоял во главе защиты в процессе «Совета рабочих депутатов». Опыт и знание своего дела, проявленные им тогда, поразили даже специалистов-криминалистов и бывалых кассационистов. Но вершины своей популярности Грузенберг достиг в процессе Бейлиса.

После ареста Бейлиса Грузенберг вместе с киевским адвокатом Марголиным взял на себя его защиту. Но Марголина министр юстиции Щегловитов отстранил, а до Грузенберга никак руки не доходили.

Грузенберг понимал, что следует в срочном порядке заняться доскональным изучением вопроса о ритуальных убийствах, хорошо вооружиться против всех бесноватых безумцев типа Замысловского, Шмакова и иных последователей пресловутого Лютостанского. Благородный адвокат понимал также, что передовая интеллигенция — писатели, ученые, педагоги, художники, артисты — должны сказать свое веское слово, выступить против средневекового фанатизма, против лжи, на которой построено дело Бейлиса. Поэтому он обратился к Владимиру Короленко, взывая к его вмешательству и помощи, тем более что Короленко и так уже включился в круг протестовавших.

Адвокату стало известно, что среди художественной интеллигенции уже поговаривали о необходимости выступить со словом к русскому обществу, в котором осуждались бы те, кто разжигает расовую ненависть и призывает к погромам. В петербургских писательских кругах уже составили первый вариант воззвания к русскому обществу, но, ознакомившись с ним, Грузенберг нашел, что в нем недостает силы и огня, логики и красоты мысли, которые должны повлиять на разум и чувства читателя. То был только первый вариант воззвания, составленного писателями Чириковым и Арабажиным.

Короленко откликнулся на призыв Грузенберга своим появлением в квартире адвоката.

— Благо мы хоть иногда по телефону перебрасываемся словечком, а то, Оскар Осипович, я забыл бы ваш голос.

— У вас, Владимир Галактионович, такая память, что можно и другим пожелать не худшую.

Под зеленым абажуром ярко светила лампа на письменном столе, за которым в окружении многочисленных папок и бумаг сидел хозяин дома. Грузенберг тонкими пальцами снимал пенсне с носа, снова надевал и, глядя с уважением на Короленко, говорил: