Александр Чиненков - Форпост в степи

— Ядрена вошь, — следом загремел еще один возмущенный голос. — Казаки, а ну покажем этим собакам, почем фунт лиха в нашем Сакмарске!

Казаки неистово заревели и лавиной устремились на опешивших цыган, бранясь, сыпя проклятия и присвистывая. Никто даже не попытался сдержать их бешеный натиск. В мгновение ока цыгане были отброшены, подобно тому, как отбрасывает быстрая река сухую ветку.

Точно одержимые бесом, сакмарцы колошматили цыган без разбору. Вдруг кто–то взвизгнул. Люди невольно остановились.

Это был перепачканный своей и чужой кровью цыган Вайда: в его руке блестел нож.

— Не подходите ко мне, дайте сказать! — воскликнул он, сверкая глазами.

— Обожди, казаки! — прогремел Архип и шагнул к цыгану.

Гул толпы моментально затих.

— Позор тебе, верблюд одногорбый! — закричал Вайда, презрительно усмехаясь окровавленным ртом. — Девушек красть ты умеешь, а выступить против мужчины у тебя духу не хватает. И этакий трус смеет думать о моей Ляле? Жаль, что она сейчас не видит, как у тебя от страха трясутся все поджилки. Если бы она это видела, ей бы не пришло в голову искать у тебя защиты от меня. Она исхлестала бы тебя плетью и ушла, чтобы не видеть твою глупую рожу.

Это было уже слишком. Толпа казаков застонала от ярости. Цыган замолчал, а Архип побледнел. Кузнец готов был выхватить саблю, но ее под рукой не оказалось. Атаман схватил Архипа за плечо.

Кузнеца оскорбили прилюдно. Значит, и казаков всех этот бродяга оскорбил!

— Ну, сейчас я вам…

— Тихо! — вдруг раздался голос, пронзивший каждого в сердце; дрожащий, мертвенно–бледный, в центре расступившейся толпы стоял Архип; глаза его горели, он махнул рукой так, словно рубанул саблей. — Тихо, говорю я!

Дождавшись тишины, кузнец вытянул руку вперед и указал пальцем на притихшего цыгана:

— Живым ты отсюда нынче не уйдешь.

Эти слова были брошены так жестко и громко, что табор пришел в движение. Растеряв свой боевой настрой, уже изрядно побитые цыгане вначале попятились с площади, а затем побежали к берегу реки, где оставили коней и повозки. Они хотели как можно быстрее уйти из Сакмарского городка.

— Я отомщу тебе, верблюд, — взвизгнул молодой цыган и проворно запрыгнул в бричку, которую разворачивал, дергая за вожжи, перепуганный барон.

— Твою мать, ты, козел безрогий, белены облопался?! — взревел атаман.

Его серые глаза блеснули сталью, тяжелый подбородок угрожающе выпятился.

— Чтоб ты… — захрипел он.

Налившееся кровью лицо, взбешенные, как у вздыбившегося жеребца, глаза атамана сделались страшны. С перекошенным от злобы лицом, хрипя, он выхватил у стоявшего рядом казака саблю.

— Данила, остепенись! — взвизгнула рядом его жена Степанида.

Но разъяренный Донской взмахнул клинком над головой, как

топором, и двинулся к бричке.

Толпа ахнула и шарахнулась в сторону, освобождая ему дорогу.

— Как пить дать изрубит, — послышалось вокруг.

— И изрубит… Пущай не доводят, воронье треклятое.

Донской опустил саблю не на вожака, потерявшего от ужаса

способность управлять конем, и не на закрывшегося руками Вайду. Атаман разрубил надвое крыло брички.

Казалось, сам сатана вселился в казака. Он рубил колеса, спинку, бархатные сиденья, и с такой силой, что щепки и клочья летели во все стороны.

— Так вот! Так вот! — после каждого удара тяжело выкрикивал Донской.

Шарахнувшаяся было толпа сомкнулась вновь. На глазах у ка–заков минуту назад блестевшая лаком бричка превратилась в груду дров.

Пришедший в себя вожак вскочил на коня и, громыхая обруб–ками оглоблей, прикрепленных к упряжке, поспешил к лесу. Он пришпоривал бока бедного животного так яростно, словно хотел его заставить не бежать, а лететь по воздуху.

Цыган Вайда бежал следом, неестественно подпрыгивая.

Народ на площади хохотал и улюлюкал им вслед. А Архип наблюдал за атаманом. По мертвенно–бледному его лицу, по вздувшейся на лбу жилке кузнец видел, и каким страшным гневом охвачен Донской, и каких пределов достигла в нем клокочущая, бурлящая злоба. Архипа удивляло, что никто из казаков не удерживает буйствующего атамана, а напротив, все любуются им.

Над площадью раздался крик Степаниды:

— Данилушка, родной, айда до избы!

Атаман обернулся, увидел заламывающую руки супругу, бросил саблю и, покачиваясь как пьяный, пошел сквозь толпу.

С громкими разговорами начали расходиться и казаки.

К стоявшему у изрубленной брички кузнецу подошел Лука. Он осторожно тронул Архипа за руку и спросил: