Евгений Положий: Иловайск: рассказы о настоящих людях

— Я — муж Татьяны. Она вам звонила. Может, не вам, а кому-то другому. Да?

— Да. А где она?

— Ее сейчас здесь нет, пришлось уехать, чтобы не отвечать на лишние вопросы незнакомых людей. Председатель... Неважно. Мне сказали, вы ее искали?

— Да-а, — протянул Паша. — Искал. Мне нужно...

— Да-да, я понял, — сказал мужчина. — Пойдемте, только быст­ро. Я вам покажу.

Они спустились от дороги вниз на обочину, прошли, спотыкаясь, метров пятьсот через выжженное поле и вышли снова к дороге, ближе к перекрестку, как понял Паша.

— Вот там, смотрите. Видите? Это одна могила, там двоих Татьяна прикопала, не глубоко, чтобы легко можно выкопать, но и чтобы собаки не достали. А еще один, тот, что с грузовика — он дальше лежит. Там крест из веточек, легко найти. Просто запомните этот перекресток хорошо и этот старый колодец.

— А тут вода есть? — у Паши пересохло во рту.

— Нет, тут воды нет давно, высохло все. Вода у нас для питья преимущественно привозная.

— Ага, я в курсе, я местный, из Снежного. А мне сказали, что в той, второй могиле с грузовика должно быть два человека похоронено.

Мужчина пожал плечами:

— Я знаю только то, что мне Татьяна передала. Она так и думала, что кто-то должен приехать, поэтому все так подробно рассказала.

— Спасибо вам, — Паша не находил себе места от радости, удачно же получилось. Он хотел быстро сесть в машину и ехать за Петрухой, но мужчина его остановил:

— Вы лучше гроб с крыши свинтите и припрячьте пока. А то в темноте могут за бэтээр или танк принять. Да и зачем лишние вопросы?

Вдвоем они аккуратно размотали от багажника проволоку и отнесли гроб за старый колодец, надежно спрятав под кусты.

— Спасибо вам, — поблагодарил Паша. — Выручили.

— Не за что. Я — учитель в местной школе, преподаю историю Украины. Самая непостоянная дисциплина у нас, — сказал и горько улыбнулся. — Но я верю в людей! Людям нужно помогать!

«А я — нет! — мысленно ответил Паша, уже садясь за руль. — Я верю в технику. За ней только правильный уход нужен, руки и инструменты, а за людьми хоть ухаживай, хоть нет, все равно ломаются». Растирая щеки и зевая, он почти засыпал за рулем и по­этому не давил сильно на газ. Он встрепенулся, только проезжая Красносельское, точнее, то, что от него осталось, — разрушенные дома. Практически всю дорогу фары выхватывали на обочине остатки сожженной и разбитой техники: танки, бэтээры, грузовики, легковушки — все превратилось в груду металлолома, и даже страшно было представить, что случилось с людьми, которые ехали в них. Но Красносельское Пашу впечатлило по-настоящему — когда-то он работал в этом маленьком селе, ремонтировал родителям какого-то донецкого предпринимателя дом. Теперь этого небольшого села практически не существовало. Паша почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он представил, как с каждым днем с лица земли исчезает по одному селу. Как война, будто гниль, расползается по планете, как по яблоку, а они вместе с женой и детьми бегут — просыпаются каждое утро в новом месте, собирают лихорадочно вещи и снова бегут, куда глаза глядят, под уханье артиллерийских канонад и полыхание пожаров. Ему стало по-настоящему страшно, он вздрогнул и изо всей силы наступил на педаль газа так, что уже минут через пять добрался до окраины Многополья и подобрал в условленном месте уже прилично заряженного водкой Петруху:

— А где лопата и заступ? — строго спросил, приобняв старого кореша.

— Все тут, хе-хе. Не волнуйся, шеф! Вот оно, в целостности и сохранности, — Петруха достал обмотанные тряпками, чтобы не звенел металл, инструменты из кустов. — Замерз, как собака! Где тебя носило полночи, дебил?

Организационными вопросами — батюшка, сельсовет, справки, кладбище — занимался отец. Рассчитывали, что Андрея привезут на следующий день к вечеру: сначала в морг райцентра, а наутро военные оттуда доставят гроб в село — прощаться.

Елена Николаевна, организовав экспедицию на восток, словно вмиг потеряла все силы, и целый день сидела на диване или на лавочке около двора и играла с внуком. Сашка, точная копия отца, такой же белобрысый и крупный в кости, за лето сильно вытянулся и повзрослел, детский трехколесный велосипед ему стал мал, и он, скорее, не ехал уже на нем, а бежал, отталкиваясь от земли ногами. Из всех пятерых Гончаруков — матери, отца, жены, сестры и, собственно, себя — он был самым беззаботным и спокойным в эти дни, и Елена Николаевна с трепетом думала, что если бы не эта маленькая светлая пушистая копия Андрея, она, наверное, уже сошла бы с ума. Она слушала, как внук смеется, как неумело пока разговаривает, как обижается, как дает и как просит, — и после нескольких дней отчаяния теперь снова знала, для чего нужно жить.