Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

Жоламану не терпелось что-нибудь узнать о своей дорогой матери. Ему казалось, что на лице его все еще горит прощальный материнский поцелуй, горестный и нежный… Если подумать, сколько уже утрат он понес на своем недолгом веку!.. О проклятое сумрачное время! Ты хочешь раздавить человека, лишить его последних крох радости…

Конечно же Жоламан не свиделся с матерью. Негодяй Тлеу добился своего: сломленная горем, разлукой с сыном, бедняжка не вынесла рабской доли, покинула сей мир десять лет назад…

Родственники с трудом признали в рослом, широкоплечем мужчине малолетнего сына Суртая, но встретили Жоламана и его спутников радостно. Протяженность огромной степи, дальние расстояния не делают соплеменников чужими. И сюда, в сибирскую глушь, донеслась песня «Елим-ай!» — на крыльях времени. Сородичи Жоламана увидели в своих гостях народных заступников, борцов за правое дело.

Переночевав в родном ауле на северном склоне Акшагыла, Жоламан утром решил поговорить с батыром Бокенбаем.

— Боке, Падес хочет навестить могилу матери. Находясь в двух шагах от нее, обидно не заехать. Но сам он скорее умрет, чем отпросится у вас, такой уж человек. Отпустите меня с ним, мы быстро обернемся. — Жоламан просительно посмотрел на батыра.

Бокенбай полюбил Жоламана, как родного сына, его тронула просьба юноши.

— Конечно, поезжайте! Пусть Падес заедет в родные места. Такими людьми, как он, крепка жизнь. Держись его, Жоламан. Он сын русского народа, а наше будущее — вместе с Россией. Днем и выезжайте, возьми десять джигитов — двум путникам в такое время ехать опасно. Прихвати пять коней из табуна Тлеу — негоже Падесу идти в родную деревню с пустыми руками, у мужиков и коняги приличного не сыщется, а этот кровопийца потерял счет своим косякам.

По мере того как они приближались к Тоболу, Федосий мрачнел. Он молча ехал впереди.

«Ну вот и свижусь я с тобой, маманя, посижу на твоей могилке. Ты просила показать внуков, не серчай, что не выполнил твою просьбу. Не нашел я пока Груню, не знаю, где мои сыновья… Ты уж прости меня, грешного. Запоздал я к тебе. Но только знай, я всегда тебя помнил. Это ты верно сказала — матери не умирают… Одинокий человек хуже бездомного пса. Одиночество тебя свело в могилу, маманя. Что я для тебя сделал? Ничего хорошего, даже нашей свадьбы с Груней не дождалась».

К вечеру показалась деревня Федосия. Еще не пришла пора убирать хлеб, но крестьяне были в поле, издалека услышал Федосий знакомую песню.

Сердце заколотилось у него в груди, он пришпорил коня.

Федосий почувствовал, как комок подступает к горлу. Махову казалось, что земляки встречают полузабытой песней его — вернувшегося сюда через пятнадцать лет. Ему захотелось лететь туда галопом, но, словно устыдившись своего порыва, он попридержал коня.

В это время Жоламан поравнялся с Федосием.

— Вот моя деревня, дружок, — вздохнул Федосий. — Мой аул — по-вашему… Сюда летела птицей моя душа. Чуть побольше стало сельцо, а так все без перемен. Вон там — на холме — лежит моя мать, а вон ту балку видишь? Там я встретил Груню…

Все это Махов сказал Жоламану по-русски. Юноша проникся его состоянием, с грустью подумал он о своей матери — несчастной Кунтай.

— Ты прав, дядя, мать никто не заменит. Тяжко, когда некому выплакаться, излить душу. Но ведь мы не вечны, сам понимаешь. Одни приходят на смену другим. Когда мы ляжем в сырую землю, наше место займут Тасбулаты. Кто знает, может, жизнь тем и ценна, что проходит быстро? — говорил Жоламан, глядя на зажигающиеся огни деревни.

Федосий удивленно посмотрел на своего названого брата — его порадовала зрелость суждений Жоламана. «Обычно из него слова не вытянешь, а тут высказывает такие глубокие мысли. Видно, будет так же могуч умом, как и телом. Это он верно сказал о смене поколений. Подобно тому как юность сменяется у человека зрелостью, а потом старостью, так и время идет своим чередом, летит в пространство. Мы не можем противостоять этому. Не надо зря убиваться!»

Родные песни — как он по ним истосковался! — стали слышнее, они лились громко, раздольно, улетая в ясное вечернее небо.

«Милая моя Груня, вот за тем холмиком я ждал тебя, а ты со смехом выходила из камышей. Разве я забуду те дни?»