Георгий Гулиа - Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

— Обратите внимание на этот свет, изливающийся на нее с чисто рембрандтовской щедростью. Не будем судить покойных, к тому же давно ушедших. Но, говоря откровенно, Хендрикье симпатичнее, углубленнее Саскии. А с Геертье Диркс не буду и сравнивать. Тем более что у нас нет ее подлинных портретов. Даная, наверное, писана с нескольких женщин. По крайней мере, с двух или трех.

— Как вы полагаете, чем болела Хендрикье?

— Трудно сказать. Но, по косвенным данным, вероятно, это был туберкулез. Может, доставшийся от Титуса, а Титусу — от матери. Но это чистейшей воды догадка.

— Она рано умерла. А ведь была, судя по портретам, кровь с молоком.

— Согласен с вами. Но есть и более поздний портрет. В Берлине…

Из разговора в Государственном музее. Западный Берлин, район Далем. Июнь, 1973 год.

— Хендрикье Стоффелс здесь старше луврской лет на семь. Так, кажется…

— Если судить по датам — да, именно так.

— Мечтательный взгляд. Более спокойный, более умиротворенный, чем у луврской Стоффелс. Она изображена у окна?

— Да, у окна… Немножко пополнела, если сравнить с той, с луврской. Одежда — прекрасная. Более прекрасная, чем прежде. И это после того, как с молотка распродали все имущество художника, после того, как он лишился дома. Автопортреты той, страшной для художника поры не дают ни малейшего повода для сочувствия к нему. Напротив, сам он — в кресле, весьма царствен. Он как бы плюет на все происходящее. И Хендрикье царственна.

— В ту пору Хендрикье и Титус открыли на Розенграхт лавку по продаже картин.

— Верно. Они занялись продажей картин. А Рембрандт как бы не замечал ничего. Нет дома? Бог с ним! Нет любимых картин и дорогих вещей? Бог с ними! Главное: есть голова, есть руки, есть краски, и кисти, и холсты, наконец, рядом — любящая и любимая Хендрикье. Она дружит с Титусом. Корнелия растет.

— А на руке у нее жемчужный браслет?

— Похоже, что жемчуг. Рембрандт выставляет напоказ дорогое украшение жены.

— А имелось ли оно, это украшение?

— Рембрандт мог его и придумать. Запросто. Но самое дорогое — достоверно: это — умное, одухотворенное женской мудростью лицо. Лицо привлекательной, более того — красивой женщины, каких Рембрандту не приходилось изображать…

На Розенграхт, в тесной квартире, художник вроде бы стал и бодрее, и веселее. Восьмилетняя Корнелия сидела у него на коленях. Справа от него — чуть грустная Хендрикье, напротив — девятнадцатилетний Титус, совладелец антикварной лавки.

— Какой прекрасный обед! — восклицает художник. — Корнелия, учись стряпать у своей матушки. Слышишь?

Он целует ее в ухо, а девочка смешно дрыгает ногами — щекотно. Рембрандт глядит на портрет жены и на нее. Попеременно.

— Как? — спрашивает он.

Титус оборачивается, чтобы взглянуть на стену, которая у него за спиной.

— Отец, — говорит он, — портрет мне нравится. Красив, как и оригинал. Но а если сравнить с тем?

— С каким?

— Который, к сожалению, ушел.

— Не знаю, — ворчливо говорит он. — Я не умею сравнивать. Это твоя специальность. Могу сказать лишь одно: написать Хендрикье достойно ее, наверное, не смогу. Да и кто это сможет?

Хендрикье грозит пальцем:

— Перестаньте меня хвалить. Я зазнаюсь. Воображу, что и в самом деле красива.

— Ты это серьезно? — спросил Рембрандт. — Или из кокетства?

— Серьезно. Вполне.

— Дети, — сказал Рембрандт, — мои года катятся туда, в сторону заката. Вот перед вами пример, достойный подражания. Любите ее, старайтесь быть такими, как она… Титус, можешь пригубить вина. Чуть-чуть.

Рембрандт улыбнулся Хендрикье, прикрыл глаза, давая знать, что ему очень, очень хорошо с нею. Она зарделась, как это бывало тогда, в девичестве.

— Титус, что говорят о моих «Суконщиках»? Хают? Отворачиваются от них? Говорят, что у Халса все было лучше? Что Зандрарт выше? Что Флинк мастеровитей? А нашего Бола не ставят пока выше меня? А де Гельдера, который и в самом деле талантлив? Небось топчут меня, как петух курицу? А?

— Я слышал только хорошее, — покривил душой Титус.

— Ну и черт с ними! — Рембрандт потряс кулаком. Вдруг он напомнил Самсона, угрожающего тестю. (Это на картине, которую написал в молодости.) Но кому грозил художник? — Вот что я скажу: пусть не думают, что я бездомный, пусть забудут о том, как бездушно разоряли меня, как за бесценок продавали с молотка мое имущество! У меня есть еще силы и есть голова! Мои вчерашние друзья позабыли подать руку помощи, отвернулись от меня…