Юрий Слепухин - Государева крестница

— Да какая там история... Ничего б я не сделал, не найдись ключ, а с ключом-то всякий сумеет.

— Но не всякий отважится. Ладно, мой мальчик, не стану тебя захваливать! Итак, завтра разделимся у Себежа — мы едем к Риге, а вы с доктором поворачиваете на юг. Вы уже бывали там, Иоахим, какие города на пути?

— Полоцк, Лепель, Минск, Слуцк, Сарны...

— Полоцк, — повторил Андрей. — Туда вот не хотелось бы... Там нашего войска полно, не ровен час, напорешься на знакомца.

— Очень хорошо, Полоцк обогнём стороной — с запада...

Андрею опять стало муторно. Дожил, от своих должен теперь стороной бегать! Да какие они «мои», попытался он возразить себе, отныне всякий, кто служит ведьмаку верой и правдой, — мой враг. Выходит, что же, ну кончится перемирие, и что тогда? Знать хотя бы, как тут войско-то набирают... хорошо, коли верстают лишь охотных, а коли обязывают? Он теперь совсем по- иному смотрел на бегство Курбского, одного не мог князю простить: что тот стал водить литовские рати. Однако, если и он так же рассудил: всякого, мол, кто служит Иоанну оружно, надлежит числить врагом? Почему же тогда и самому оружие на него не поднять? Да-а, вот оно как всё обернулось...

Возвращаясь к себе, он увидел под дверью свет. Свечка оплывала на столе, Настя сидела обхватив поднятые колени, положив на них щёку, смотрела на него круглыми глазами, где отражались два огонька.

— Проснулась, а тебя нету...

— Дядька просил зайти, судили, куда нам дальше-то утекать.

— Хочет небось, чтобы в Немцы? Смотри, Андрюша, как те более по душе... мне-то что — куда ты, туда и я... только, мнится мне, в Немцах не больно приживёшься...

— Нет, туда не поедем! Решили подаваться на Волынь, ко князю Острожскому... Там, говорят, наших много живёт — ну которые утеклецы, вроде нас.

— Ну и слава Богу. А где эта Волынь?

— Там, на полдень отсюда. — Андрей неопределённо махнул рукой. — Сказывают, за неделю можно доехать.

— Слава Богу, — повторила Настя. — Среди своих оно проще-то будет. А я чего проснулась — тятю во сне видела, да таково хорошо!

— Ну, я ж говорил. — Андрей задул свечу, лёг. — Разыщет нас Никита Михалыч! Как видела-то, расскажи.

— А вроде стоит он на дворе, хотя двор не наш, — Настя вытянулась рядом, прижалась теснее, несмело провела кончиками пальцев по его плечу, — крыльцо какое-то... столбы толстые, закрученные... а снег чистый-чистый, и солнышко слепит прямо, а тятя нарядный страсть, в новом своём кафтане, — кафтан летом ему пошили, крыт синим атласом, блескучим таким, а застёжки серебряны. И ликом тятя светел, смотрит вот так прямо — будто я перед ним, хотя меня вроде там нету — смотрит, вроде и рад, что меня увидел. И мне тоже таково радостно, что свиделись... я оттого и проснулась, и так мне на душе хорошо стало... Андрюша, я чего простить себе по сей день не могу, тогда вот, как собрались мы с Онуфревной к вечерне, я тяте и говорю: «Пойдём, мол, вместе», а он не пошёл — работы, говорит, много. Так я, веришь ли, осерчала и крикнула, уходя: «Ну и сиди тут со своими железками!» Ещё и дверью хлопнула... а более с ним и не повидались...

— Ну, ну, Настя, ну чего ты, — он прижал её голову к своей груди, — ну не горюй, мало ли чего не скажешь в сердцах. Может, он и порадовался тогда, что ты осерчала, — любишь, значит, коли так хотела вместе пойти. А сон добрый!

— Добрый, да... Я нот и подумала: может, не серчает на меня тятя, коли таким светлым привиделся...

— Ясно, не серчает, заверил Андрей. Усни, лада, может, ещё что доброе приснится. Да и поздно уже, петухи скоро заголосят. Завтра опять в дорогу, а путь нам не близкий...

Шёл уже декабрь, когда они добрались до Ровно — без приключений и неожиданностей, хотя ожидать можно было всякого. Эти земли населены были вперемешку литвинами и ляхами, встречались и русины, однако в меньшем числе. Иноверцев, включая жидов, было куда больше, и на едущих из Москвы посматривали косо. А что едут оттуда, следовало из охранной грамоты, где красовались подпись и печать комтура барона фон Беверна, интернунция Тевтонского ордена при дворе царя и великого князя Иоанна (Лурцинг разъяснил Андрею, что по протоколу дипломатическому посол фон Беверн являлся, по существу, лишь интернунцием, сиречь посланником). В каждом попутном местечке грамота предъявлялась войту, а уж от него весть о прибытии «московитов» расходилась быстро. Иной шляхтич при виде путников грозно подкручивал усы и хватался за рукоятку сабли, но до открытых стычек дело не доходило. Из Москвы-то из Москвы, но гонец ехал вроде бы орденский, а гневить этих «крестоносцев» здесь по старой памяти избегали. Даже спустя полтораста лет после Грюнвальда.