Владислав Романов - Смерть во спасение

23 марта Батый взял Торжок и почти одновременно Волок Ламский да Тверь. Вся срединная Русь была выбрана. Оставались южные земли, а на севере Псков и Новгород. Александр каждый день поднимался на дозорную башню и по часу, а то и больше там выстаивал, ожидая, что на весенней разбухшей дороге появится один из сторожей, несущийся вскачь и тревожно размахивающий флажком: «Беда! Идут!»

Но монголы не шли.

— Ждать да догонять хужее нет, — появляясь на башне, вздыхал Шешуня и, крепко щурясь от яркого солнца, тоже смотрел на дорогу.

Прибегал Ратмирка, которого княжич пригрел близ себя с торопецкого похода и определил в гридь, используя для особых поручений. Смышлёный одногодок уже наступал на пятки Шешуне, выискивая такие отгадки, каковые таиннику и в голову не приходили. Потому последний безродного мальца и недолюбливал. Но терпел, уважая княжича. Так они и сидели втроём почти каждый день на башне, гадая, какую каверзу выдумал для них Батый, коли так долго не объявляется.

Всерьёз раздумывал Александр и над словами матери. Она по-своему была права, но стать в сей тяжкий час ханским данником означало бы предать тех, кто уже сложил голову в предыдущих битвах, отступиться от княжеской чести, от рода, половину которого выстриг Батый. Такое разве прощается?..

— Ныне твой отец великий князь, вот пусть он и решает, — хмурился Шешуня. — А Ярослав Всеволодович на поклон к степнякам не пойдёт, сам знаешь, каков он. Для него лучше голову сложить в честной брани, нежели данником себя признать. И слово княгини тут не закон. Вот и мотай на ус.

Но и отец словно в воду канул. Последний гонец вернулся обратно ни с чем: князь из Киева с дружиной выступил, а нигде на Руси не объявлялся. Народ на вече гудел, не зная, в какую сторону склониться: Батыя ненавидели, но и град свой превращать в руины не хотели. Так и спорили до хрипоты, понимая, что срединной правды нет и не бывает.

— Да где он, Батый-то? — кричали иные. — Вот когда заявится, тогда и станем решать!

Псковичи на просьбу о помощи отмалчивались, точно надеясь на авось. Боялись, если станут за новгородцев, тогда и их степняки не пощадят.

— Сам-то ты как, княже? Что присоветуешь?.. — вопрошали Александра.

— Помощи нам ждать неоткуда, братья мои! — поднимался он. — Вот оказия! Месяца три мы продержимся, а дальше что? Иноверцы предадут город огню и мечу, дружину выстригут, сыновей, дочерей да жён наших в полон уведут, добро разграбят. Разве это не унижение? Разве не в ответе мы за малых детей своих...

— А если вороги поганые веру сменить заставят? — перебив князя и сжимая в руке крест, выскочил на возвышение дьякон. — Да лучше умереть собором, чем родные святыни на поругание отдать! Ты к чему нас, княже, призываешь? Уж не передался ли ты сам супостату? Коли так, уходи немедля, не нужен ты нам такой.

Оглашённый вопль божьего слуги точно пробудил толпу. Все тут же засвистели, заорали, да столь дружно, что Александр растерялся и умолк.

— Да не передался князь наш, не передался! — видя смятение княжича, бросился на выручку Шешуня. — Будя глотки-то драть. Вы наперёд лучше глядите, чтоб опосля локти не кусать. А то ведь как у нас бывает: задом думаем, а умишком синяки собираем. Живой-то смерти не ищет, вот о чём князь наш рассудить хотел, а вы его скорей в помои. Раскудахтались, распетушились, куда там! Да вы лучше хану Батыю свою храбрость выказывайте, а не князю Александру. Он единственный из всего Мономахова рода ныне и остался, других-то уж нет, упокоили их мечом татарским. И Георгиевичей, и Константиновичей. Всех перевели ироды, чего вы с последнего-то шкуру сдираете?

Таинник перекрестился уже в полной тишине. Лишь услышав его страшные слова, каковые он почти выкрикнул, вечевой народ как-то всерьёз осознал, что Русь докатилась до самого края пропасти и замерла перед падением. Несколько мгновений новгородцы стояли молча, во все глаза глядя на молодого князя.

— Всё, давай по домам! — махнул рукой Шешуня, и народ, виноватясь, стал расходиться.

Наутро князь снова стоял на башне, не сводя глаз с промёрзлой дороги. К полудню она раскиснет, к ночи опять покроется ледяной коркой. И так недели две, пока тепло не возьмёт своё.

— Они будто измываются над нами! — прогудел за спиной Шешуня.

— Придут, никуда не денутся! — твёрдо отозвался Александр. — Как же они нас минуют?.. Коли мы свободны, то и Русь непокорённой осталась. И каково сие?.. Мы для них как кость в горле. Придут, поверь моему слову.