Владислав Романов - Смерть во спасение

Чингисхан, узнав об этом, вызвал сына к себе и, едва тот вошёл в шатёр, схватил плётку и стал охаживать ею Джучи, приговаривая: нельзя превращать войну в балаган! Нельзя сечей развлекать себя и воинов! Нельзя исполнять приказы, отданные свыше, как вздумается, на свой лад!

— Ты здесь такой же воин, как Чжебе, Ужеге и другие! — в ярости кричал властитель. — И моё слово одинаково священно для всех, кто бы он ни был!

Темучин бил его до тех пор, пока руку не заломило. Потом лекари едва выходили сына, но в сражении нет родственников, которым может быть позволено чуть больше, чем другим. А на месте этих самаркандских кобылиц, получивших сабли, Чингисхан бы набросился на завоевателей и порубил бы их в клочья, преподав дуракам хороший урок: воюя, думай не о себе и собственном удовольствии, а делай так, как выгодно битве, а она не терпит забав и продолжительности. И Темучин хотел, чтоб эта истина, которую он постоянно твердил сыну, была бы для него первой заповедью. Он же через неё переступил. Любого другого ждала бы смерть, но раз Джучи остался жив после такой яростной расправы, значит, так угодно Небу и звёздам. Только они измеряют человеческий путь.

Через полчаса Бухара занялась огнём. Обратились в пыль башни минаретов и купола мечетей, но несколько дворцов, возведённых из больших мраморных глыб, всё же останется, его воинам растащить их будет не под силу.

Какое-то время отчаянные вопли ещё доносились из-за крепостных стен, но вскоре всё стихло. Ужеге старается. Но всё равно ему больно видеть, как полыхают тюки шёлка и бархата, плавятся в огне золотые кувшины, превращаются в песок изумруды, лалы и яхонты. И Темучин не сможет этого простить своему темнику.

Правитель вызвал одноглазого Улая, одного из своих палачей, и приказал ему ночью, перед тем как им выступить, умертвить Ужеге. Пусть он останется здесь, вместе с теми, кого сам в это мгновение лишает жизни. Так будет справедливо.

Палач поклонился и вышел из шатра, не произнеся ни слова, хотя когда-то именно Ужеге порекомендовал Улая на эту должность. С одним глазом вести сотню в бой храброму воину стало затруднительно, а сотник он был безудержный и храбрый. И Темучин прислушался к совету темника. Но устроителя тайных казней при правителе вылепили совсем из другого теста. Для него не существовало ни друзей, ни родственников. Наивысшим законом для Улая всегда оставался один Чингисхан.

Властителю исполнилось уже семьдесят четыре года. Никто не давал ему больше сорока, время словно остановилось для него, и, лишь оставаясь наедине с собой и чувствуя непомерную усталость, он понимал, что срок его жизни заканчивается.

Что-то зашуршало в тёмном углу шатра, Чингисхан вздрогнул, в одно мгновение выхватил саблю и отпрыгнул в сторону, приготовившись к схватке. Но, приглядевшись, он узрел худенькую девочку с горящими чёрными глазами и усмехнулся. То была семилетняя дочь хорезмшаха. Правитель даже забыл, что велел отослать её к себе.

— Подойди! — сказал он и жестом призвал её к себе.

Девочка выпрямилась, закрывая половину лица тонкой накидкой, но осталась на месте. Темучин сам подошёл к ней.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Лейла, — отозвалась она, мгновенно поняв, что требует от неё повелитель.

— Лейла, — повторил Чингисхан, придавая новым звукам резкое гортанное звучание.

Он властным движением открыл её лицо и долго его рассматривал. Большие сочные розовые губы, чёрные миндалевидные глаза, пугливые, настороженные, тронутая краской смущения нежная кожа щёк, маленький изящный нос явили вдруг лицо невиданной красы, и степной царь с жадностью впитывал её в себя, снова вспоминая сказки кормилицы.

«Теперь я знаю, почему пришёл сюда», — вымолвил он про себя.

Он вызвал слугу, приказал немедленно скакать в город и найти там служанку для дочери хана. Вряд ли Ужеге, несмотря на усердие, успел уничтожить всех женщин в Бухаре, и кто-то сейчас ещё спасётся. Сам же лёг на ковёр и тотчас заснул. Ласками черноокой Лейлы он насладится чуть позже, когда отдохнёт.

Сторожа уже нашли новое место стоянки, и ночью весь их кошун отправится туда. Он проспал ровно два часа и, поднявшись, омылся до пояса прохладной водой. Лейлу со служанкой уже отвели в другую юрту, поменьше, растолковав, как им надо себя вести с властителем, чтобы остаться в живых. Заведённый порядок не менялся, а слуги наизусть знали свои обязанности.

Темучин откинул полог шатра, чтобы взглянуть на Бухару. Город догорал. Приближался вечер. Из жёлтого масляного круга солнечная влага переливалась в большой красный шар, медленно опускавшийся на багровые пески.