Владислав Романов - Смерть во спасение

— Но...

— Без «но»!

Василий ещё раздумывал, не зная, на что решиться, ибо весь его тайный умысел рушился. Бисеринки пота снова облепили большой лоб писаря. Он вытащил из кармана ширинку, вытер лоб и лицо, громко высморкался.

— Но я обязан всё рассказать княжескому таиннику, ибо не хочу попадать на дыбу. Шешуня въедлив, всё равно дознается. А мне-то лгать какая корысть?

Писарь решил идти до конца, теперь уже прямо обозначив свой интерес.

— На дыбу всё равно попадёшь, если раньше я тебя на суку не вздёрну, попробуй только словечко лишнее обронить, — приблизившись вплотную, прошептал монах, и гость, не ожидавший такой угрозы, закивал, испуганно выпучив глаза.

Монах такого страха на него нагнал, какого он сроду не испытывал. Писарь сразу сообразил: с самим чёртом связался, и не рад был, что всё затеял.

— Ступай, и заклинаю тебя, Василий: не глупи! Умирать, поди-ка, неохота?

— Нет!

— Вот то-то и оно.

Писарь спешно покинул келью, не замечая, что за каждым его шагом уже следили глаза людей Шешуни.

Ганс почти два часа не мог заснуть. И чем больше он раздумывал, тем отчётливее понимал: писаря надо убрать. Если таинники Шешуни схватят Василия, тот всё выложит. Лжемонаха схватят, будут пытать на дыбе. Найдут золотые монеты, и всё станет очевидным. Их обоих повесят. Смерть писаря — единственный спасительный выход. Надо подстеречь его ранним утром, когда он выйдет по нужде, и свернуть ему голову. Ганс сможет. И тогда уже нечего опасаться. Ибо сбежать из города почти невозможно. Ещё готовясь к осаде, Александр залатал все дыры в крепостной стене, расставил дозоры и на реке.

Ворочаясь на жёстком монашеском одре, Ганс ещё не ведал, что таинники уже взяли писаря и его пытает сам Шешуня. Однако предчувствие самозваного святого отца не обмануло. Василий через полчаса во всём сознался: и в том, что отец Григорий знал о прибытии купеческих караванов в Новгород, и о его странном отъезде в Торопец, и о последнем их разговоре и страшных угрозах монаха. Больших доказательств и не требовалось.

Стояла чёрная зимняя ночь. Монастырские ворота в сию пору наглухо заперты, а поднимать шум, брать под стражу монаха означало бы навлечь на себя гнев архиепископа и бояр. В отсутствие князя Шешуня на это не решился. Он лишь, несмотря на мороз, отправил таинника сторожить монаха у ворот на тот случай, если лазутчик вздумает сбежать, да предупредил городскую стражу о его немедленном задержании.

Около пяти утра, когда мороз и ветер превратили таинника в закоченевшую чурку, из монастырских ворот, боязливо оглядываясь по сторонам, вышел Ганс и направился к дому Василия. Заметил за собой таинную тень. И сразу всё понял. Чутьё и хватка у рыцаря имелись.

Он завёл таинника в глухую слободу, спрятался в проёме ворот. Едва тот поравнялся с ним, Ганс резким ударом сбил его с ног, ногой переломил хребет. Оттащил к сугробу, закопал в снег. Даже собаки не лаяли, не желая вылезать из тёплого хлева. Только вот идти монаху было теперь некуда. Уже начинал брезжить рассвет, заскрипели дверные петли в домах, заплясало пламя лучин и свечей в окнах, потянулся дымок из труб.

Через заставы его не пропустят, других лазеек он не знает, да их, возможно, и нет. Чтобы спастись, ему надо где-то дня три-четыре отсидеться, а там и выход сыщется. И отсидеться желательно в тепле.

лександр на этот раз выступил с объединённым войском, дождавшись прихода не только дружины ижорцев под началом Пелгуя, но и корелов, ладожан, суздальцев и владимирцев, коих привёл брат Андрей. Держался он независимо, на расспросы об отце отвечал скупо и неохотно, зато, увидев молодую княгиню Александру, покраснел, словно тайно был влюблён в неё, однако взгляд свой восхищенный не отвёл, чем немало рассердил старшего брата.

— А он приглядный, девки сохнуть будут, — оставшись наедине с мужем, заметила княгиня.

— Чем приглядный-то? — ревниво молвил князь. — Тем, что глаза кошачьи, бесстыдные?

— Что с тобой? Он ведь твой брат, и ты наговариваешь на него. Андрей молод, только и всего. А как любой мальчишка, ведёт себя дерзко...

— Дерзко, но без отваги, — добавил Александр.

Он и в самом деле вроде беспричинно недолюбливал брата. Но, вдумавшись, разгадал отчего: всему виной ревность к отцу. Его любви и внимания ему всегда недоставало, Андрей же получал всё в избытке, оттого старший Ярославич и вскидывался сердито на сводного братца.