Иван Франко - Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

Я взглянул, и вздох тяжелый
поднимает грудь мою.
О мечты мои былые,
узнаю вас, узнаю!
Я вас часто с криком боли,
со слезами догонял, —
но, увы, на плот веселый
я ни разу не попал.

Нет, теперь уже за вами
я не брошусь больше вслед!
Молодых пускай отныне
радует мечтаний свет!
Смех, и музыку, и песни
слышу, сидя на скале;
вот исчез за поворотом
плот, сияющий во мгле.

Погружен опять в мечтанья,
я гляжу на быстрину,
вижу ласковые руки
сквозь летящую волну…
Вижу я лебяжью шею,
юного лица овал…
Ах! Ведь я ее когда-то
в упоенье целовал.

Вот она, она, чей образ
стихнуть грусти не дает!
Бедное былое счастье
до сих пор во мне живет!
Смято! Стоптано! И в воду
вне себя кидаюсь я —
уловить хоть призрак счастья…
Но мертва мечта моя.

В дремоте сёла. За окном
веселый луч играет,
но тянет с поля холодком —
все осень предвещает.

Темно-зеленые сады
стряхнули груз богатый,
и вербы гнутся у воды,
и молча дремлют хаты.

Речушка сонная, течет
холодною струею,
и все плетни и берега
забиты коноплею.

Снопы, и скирды, и стога —
как башни у дороги,
стоят и берегут село
от горя и тревоги.

Вот пахарь в поле за сохой
идет, как будто дремлет,
и под озимые хлеба
распахивает землю.

Коровы, лежа на жнивье,
жуют траву сырую;
пекут картошку пастухи
и у костра пируют.

Еще не стонет черный лес
осенним, долгим стоном,
еще стрелою ласточка
летает над загоном.

Вокруг покой и тишина,
как будто дремлет море, —
и кажется: глубоким сном
уснуло злое горе.

…О, не буди его дождем,
холодным ливнем, туча;
и ты, осенний ветер, спи,
набегами не мучай!

Пусть отдохнет усталый люд,
забудется на время
и сбросит с наболевших плеч
забот и горя бремя!

Пусть он, страдая целый год,
как вол, — трудясь от века,
хоть раз почувствует в себе
живого человека.

И пусть, как жемчуг, для него
заблещет на свободе,
хоть часть святой поэзии,
что разлилась в природе!

Слыхал ли ты, как вожаки
медведя учат пляске?
Сначала на железный лист
поставят без опаски.

И под железом тем огонь
потом разводят малый,
а скрипкой бередят в душе
стремленье к идеалу.

Медведь ревет, как будто страсть
в груди мохнатой тлеет,
а пятки голые огонь
все жарче снизу греет.

Ревет медведь, звенит струна;
насквозь его прогрело,
он поднимает на дыбы
Свое большое тело.

А скрипка знай себе гудит,
и в подневольной пляске
то переступит левой он;
то правой — без указки.

Быстрее скрипка говорит,
поет, хохочет, плачет, —
железо жжет, а грузный зверь
быстрей за скрипкой скачет.

Уже бедняге не забыть
до смерти той науки,
в его сознании, слились
огонь и скрипки звуки.

И так слились, что, лишь струна
тихонько заиграет —
он в пятках чувствует огонь
и пляску начинает.

Не у одних медведей так!
В судьбе своей веселой
любой из нас, собрат-поэт,
проходит эту школу.

Ведет его ирония
под бубенцы и скрипки,
чтоб лапами он стал, скользя,
на поле жизни зыбкой.

Под ним костер страданье жжет,
любовь смычком играет,
он пляшет, бедный, и поет,
от муки умирает.

А хоть и не умрет — в душе
сольются неразрывно
страданья с музыкой любви —
а это ли не дивно!

Как только где услышит он
слова любви святые,
так пробуждаются в душе
страданья неземные.

Горит под ним железный лист,
весь мир — с углями бочка,
и поднимается бедняк
не на дыбы — на строчки.

Ирония ведет смычком,
стучит костями чувство,
поэт, рыдая, в пляс идет,
и это все — искусство.

Жизнь коротка, искусство бесконечно,
И творчество измерить не дано;
Ты опьяненье видел в нем одно,
Его считал забавою беспечной,
Но безгранично выросло оно,
Твои мечты и душу отобрало
И силы все берет и всё же молвит: «Мало!»