Анна Фуксон: Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912

Откуда брался хлеб, хотя и скудный, в эти месяцы в блокадном городе при том, что все запасы съестного на складах сгорели? Никто не знает. Но пекарни получали муку и пекли хлеб. Правильно, что хлеб этот был черный и влажный как земля и, по словам Фирочки, – «нельзя было понять, есть ли там зерно вообще. Но у него был запах хлеба, и для нас не было ничего вкуснее него».

По рассказам мамы, с первых месяцев блокады, в условиях строгой секретности, прямо под носом врага, через Ладожское озеро переправлялись суда и паромы, груженные продовольствием. Это были опасные операции, и многие суда утонули под обстрелами, но некоторые из них умудрялись добраться до голодающего города. В ноябре судам приходилось пробивать первый лед на озере, но к концу ноября они уже не могли справляться с этой задачей. Однако спасатели города не сдавались.

И в одну из декабрьских ночей, когда смертность в городе достигла апогея, первые небольшие грузовички, полуторки, прошли по ладожскому льду, и Ленинград снова начал получать хлеб. Дорога была хрупкой, и многие машины тонули вместе с водителями и грузом в ледяной воде. Бывали случаи, когда машины теряли направление, потому что ехали всегда в полнейшей темноте. А сколько девушек – регулировщиц погибло на этой дороге! И среди них их соседка по квартире, молоденькая и бесстрашная Валя Ветрова. Она хорошо понимала, что эта дорога, в самом деле, несла людям жизнь – хлеб.

Как только начала функционировать «дорога жизни», хлебные нормы немного увеличились. Первый успех вдохновил спасателей. Они быстро поняли, что если возможно привозить хлеб в осажденный город, значит можно и вывозить из него людей на обратных рейсах, на тех же грузовичках. Поэтому в конце января было решено эвакуировать полмиллиона ленинградцев по «дороге жизни» на «большую землю». В течение ближайших трех месяцев планировалось вывезти самых слабых, и прежде всего семьи с маленькими детьми.

Родные Наташи тоже вошли в списки на эвакуацию. Однако именно в это время бабушка Ольга тяжело заболела. Ее сердце не выдержало постоянного холода, голода и тревог, и она слегла. Состоялся семейный совет, и было решено, что Риточка обязана спастись сама и спасти своих детей и поедет с ними в эвакуацию в Сибирь, как им было предписано – в город Омск. Младшие сестры, Фирочка с ребенком и Катюша, решили остаться с больной матерью в Ленинграде. Когда мама поправится, они тоже поедут за ними в эвакуацию, с деланным оптимизмом сказала Фирочка. Риточка предложила взять с собой Илюшу, но Фирочка наотрез отказалась разлучаться с сыном. Расставание было тяжелым. Все опасались, что увидеться им больше не удастся.

Риточка начала готовиться к эвакуации со своими тремя детьми. Близнецы, которым в феврале 42 года исполнилось 14 лет, распухли и были уже ко всему равнодушны от голода. Даже Валентин, более активный, чем Наум, лежал без движения. Однако у обоих все еще слышалось сердцебиение. Когда их внесли на одних носилках в грузовик, кто-то сказал: «Они не выживут в дороге». И в самом деле, на рассвете в каждом грузовике обнаружили по пять-шесть трупов детей, но близнецы выжили и даже сумели доехать в поезде до Сибири. Там при простом, но здоровом и достаточном питании они вновь пробудились к жизни. «Это было настоящее воскрешение из мертвых», – рассказывала Рита своим сестрам впоследствии. «Мои «старички» помолодели, у них появились щечки, они начали ходить и бегать и даже шалить, как им и следовало по их возрасту».

А семья Фирочки «застряла» в блокадном Ленинграде. С каждым новым днем их силы таяли. Они слышали, что те, кто добирался до «большой земли», получали 800 г хлеба и обед из нормальной еды – каши, картофеля и даже мяса. Но как далеки они были от этих благ!

Когда Риточка уехала в Сибирь, Фирочка и Катюша бросили все силы, чтобы спасти свою маму. Они и сами уже походили на старушек, потому что жировая прослойка сошла с их тел, растаяли мышцы, началась общая дистрофия, лица были лишены всякого выражения, глаза застыли. Им было больно сидеть, и не было сил ходить. Однако они ходили – по внутреннему приказу. Их ноги двигались по прежним маршрутам – за водой на Неву, в магазин – за хлебом, их руки топили печку, кипятили воду, их сознание теплилось. Они были молодыми женщинами, но месячные у них исчезли, пропала грудь, вместе со всеми признаками возраста. Так выглядели тогда все женщины.

«Когда Санечка приходил домой», – рассказывала Фирочка Наташе, когда дочь уже была взрослой, – «мы не были с ним мужем и женой, мы и не думали об этом. Он страдал от голода и болезней больше меня, как все мужчины во время блокады. Соседки говорили мне – не разрешайте ему приходить домой, ваш муж скоро умрет. Посмотрите, как он выглядит – он еле волочит ноги. Но его было невозможно остановить. Когда он приходил, мы обнимали друг друга, смотрели друг дружке в глаза, сидели несколько минут рядышком – дарили друг другу тепло своих тел. Какое это было счастье! Он обнимал Илюшу, целовал его щечки, приникал к его головке. Словно священнодействуя, он доставал из кармана черный сухарь или кусочек сахара в бумажке. Сын сиял при виде папы, его вечно сосредоточенное личико голодного ребенка светилось от радости – ради этого Санечке стоило проделывать его трудный путь. Потом он с усилием вставал и несколько часов шел обратно на свой завод, ведь трамваи все еще не ходили».