Анна Фуксон: Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912

В 80-е годы Наташа прочитала книгу Даниила Гранина и Алеся Адамовича «Блокадная книга». Согласно «Блокадной книге», первыми в осажденном городе умирали подростки – уже в декабре 1941 года, за ними в этом скорбном списке шли старики и маленькие дети – в январе и феврале 1942 года, и последними умирали женщины, которые пытались спасти своих детей от смерти. Несмотря на холод и голод, они должны были спасти жизнь своих любимых, еще более слабых и зависящих от них.

Благодаря усилиям Фирочки и Катюши, бабушка Ольга прожила дольше большинства своих ровесников во время блокады Ленинграда. Перед Великой Отечественной войной она была женщиной относительно здоровой. Конечно, от перенесенных переживаний во время революции и Гражданской войны, у нее временами пошаливало сердце, но, в общем и целом, она не жаловалась на здоровье. На предвоенной фотографии видно, что на переднем плане, в окружении своих взрослых детей сидит пожилая женщина, лет шестидесяти, сильная и весьма энергичная. Однако обстрелы, голод и заботы о жизни родных сотворили свою разрушительную работу.

Уже с начала 1942 года она не могла подняться с постели. Дочери кормили ее «супом», который пытались хоть как-то обогатить считанными крупинками зерна, в то время как в их собственных тарелках не было почти ничего, кроме крутого кипятка. Ведь усилия тех, кто самоотверженно обслуживал «дорогу жизни», были словно капля в море – население города было все еще слишком велико по сравнению с количеством продуктов, которые доходили с «большой земли». А состояние здоровья бабушки было уже необратимым. «Что вы там едите?» – спрашивала лежащая в постели мать у дочерей, сидящих за столом, «как раньше», и которой было не видно содержимое их тарелок. – «Ешь, ешь», – уговаривали ее голодные дочери.

Мать чувствовала, что продержится недолго, и спешила рассказать дочерям то, что было так важно для нее из их семейной истории. В течение долгих лет она скрывала от детей несколько фактов из дореволюционной истории семьи, которые могли повредить им при советской власти. Но сейчас, на пороге смерти, она уже не боялась. И в относительно спокойные от обстрелов вечера обе сестры устраивались на большой кровати, свернувшись калачиком, и, укрывшись одеялами и пальто, слушали рассказы матери. Ей было тяжело говорить из-за сердечной недостаточности, от этого заболевания в его конечной стадии она и страдала. Но она преодолевала слабость и не прекращала свое повествование.

Конечно, Фирочка, которая родилась в 1911 году в Санкт-Петербурге, еще помнила кое-что из «той» жизни. Однако Катюша, ее младшая сестра, не знала ничего об истории семьи. Ведь она родилась в голодные годы в Петрограде, уже после Великой Октябрьской революции, и застала лишь голод и нищету. Но и для Фирочки многое было новым в рассказах матери. Сестры видели, что, несмотря на все их усилия, их мама слабеет с каждым днем, и потому особенно ценили и жадно впитывали каждое ее слово. К тому же ее рассказы отвлекали их от мыслей о холоде и голоде и звучали в их жутковатом жилище как настоящая сказка. Они увлекали даже маленького Илюшу: он лежал в своей кроватке, заботливо укутанный одеялами, не плакал и не требовал к себе внимания, он тоже внимательно слушал голос бабушки и засыпал под его звуки, не понимая их содержания.

Наша семья была богатой и образованной. Во второй половине XIX века, когда наиболее богатые евреи России получили разрешение на проживание за пределами черты оседлости, мои родные, купцы первой гильдии, переехали в столицу, в Петербург. Поэтому мы, и папочка ваш, и я родились уже здесь, в Санкт-Петербурге. Вы, девочки, помните его в должности мелкого служащего с низкой зарплатой и с больным сердцем. А когда с ним познакомилась я, он был крупным лесоторговцем, полным сил и энергии. Он получил хорошее домашнее образование, а потом учился в еврейской гимназии, а также в Санкт-Петербургском Лесном институте – уважаемом и известном учебном заведении. Сам по себе факт, что он закончил такое учебное заведение, как институт, примечателен, потому что при приеме евреев туда соблюдалась 3-х процентная норма и принимали туда только самых талантливых. Те евреи, которые хотели поступить в университеты сверх процентной нормы, должны были креститься. Но ваш папочка никогда не крестился.

Мои родители тоже дали мне хорошее домашнее образование: меня обучали иностранным языкам, игре на музыкальных инструментах, танцам. Затем я окончила еврейскую гимназию, в которой преподавались и точные, и гуманитарные науки. Когда мне исполнилось 17 лет, я и думать не хотела о замужестве. Я мечтала о поступлении в университет. Но так уж было тогда принято – в наш дом пришла сваха и привела «жениха». Когда я увидела его впервые, ему было 27 лет, и он показался мне старым и слишком серьезным. Он тоже не был от меня в восторге. При взгляде на меня он сказал свахе: «К чему мне такая девочка? Мне нужна серьезная жена, хозяйка дома. А ей впору в куклы играть». Он уже был готов отказаться от затеи сватовства, но мы оба очень понравились друг другу и, в конечном счете, поженились по страстной любви. Хотя я и была совсем юной, я очень старалась быть и красивой женой, и хорошей хозяйкой, потому что очень полюбила его.