Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— Она и держится как настоящая царица, — внезапно севшим голосом ответил секретарь, не отводя восхищённого взора от супруги русского посла. — И держится она так не потому, что «королева бала», а потому что рождена быть ею.

Он был взволнован до крайности.

— Екатериной III? — спросил Брасье де Сен-Симон, и его секретарь молча кивнул, мол, да, Екатериной III.

Фурор, который произвели красота и обаяние молодой русской посольши, был поистине необычайным.

— У неё прелестная улыбка, — прикрывая дряблое лицо своё китайским веером, с восторгом прошептала баронесса Редфильд находившейся подле неё жене французского посла.

— А глаза? — спросила та, пытаясь рассмотреть в лорнет лицо мадам Игнатьевой.

— И столько сдержанности, столько благородства, — не отвечая на вопрос, но продолжая источать восторги, произнесла баронесса, провожая взглядом своего супруга, известного банкира Жана-Доминика Аарона Редфильда, степенно направлявшегося в сторону буфета.

— Да, падишах не сводит с неё глаз, — со вздохом зависти произнесла супруга итальянского посланника своему мужу, который хмуро отозвался:

— В то время, как она их опускает.

— Это чудо! — продолжала восхищаться итальянка, не сводя глаз со столь красивой «королевы бала». — Вот оно искусство покорять сердца мужчин.

— Сердца монархов. Так будет точнее.

— Она божественна! На вид ей лет семнадцать.

— На самом деле она старше.

— И на много?

— На пять лет.

— Выходит, ей уже за двадцать… двадцать два?

— Считай сама.

Судя по репликам и пересудам, женским и мужским оценкам, новоявленная «королева» не прилагала никаких усилий, чтобы понравиться султану. Напротив, складывалось впечатление, что она страшится влюбить его в себя.

Старший советник прусского посольства, высокий, синеглазый, обаятельный блондин в отлично сшитом фраке, сойдясь возле буфета со своим коллегой из британской миссии и явно поджидая направлявшегося к ним барона Редфильда, любителя шампанских вин, смешливо скривил губы.

— Наши посольские куклы сразу сникли.

Лакей поднёс ему фужер с «Madame Kliko» и он привычно снял его с подноса.

— Вы только посмотрите на жену австрийского посла: самолюбие её потрясено, это уж точно.

Англичанин усмехнулся и, пригубив свой бокал с вином, пустился в небольшое рассуждение.

— Иначе и быть не могло. Стоит женщине увериться в своём очаровании, в той красоте, которой обладает её тело, магически влекущее к себе сердца и взгляды, с ней происходит резкая метаморфоза, и там, где она раньше уступила бы разумной мужской логике, нисколько не смущаясь этим фактом, её собственная начинает бунтовать и требовать — нет, не поблажек и уступок! — это бы ещё куда ни шло, а полной, так сказать, капитуляции чужого, не угодного ей, мнения.

— И с этим ничего нельзя поделать? — спросил советник прусского посольства с тем выражением весёлого лица, когда любой вопрос, пусть даже философский, кажется уже не столь и важным.

— Ничего. — Англичанин встряхнул головой и поправил свои волосы, не столько золотисто-светлые (при ярком свете люстры), сколько жёлто-рыжие с густым тёмным отливом. — Любой диктат, будь это диктат власти или диктат красоты, всегда больно гнетёт и мягким не бывает. Он может таким лишь казаться, причём, казаться людям посторонним, обособленным от непосредственной его «давильни».

Синеглазый блондин вскинул бровь, изумлённо воскликнул: — Ну, надо же! — и внове обратил свой взор на миловидную жену австрийского посла, которая стояла, чуть не плача, обиженно покусывая губы.

— Вы только посмотрите на неё! Она едва скрывает свою ярость.

— Вас это удивляет? — спросил рыжеволосый дипломат, пряча улыбку превосходства.

— Я ей сочувствую, — ответил обаятельный блондин, невольно потирая подбородок. — Мы все привыкли избирать её царицей бала, а теперь, мне кажется, она готова разрыдаться.

— Это вы о ком? — спросил с лёгкой одышкой барон Редфильд, неспешно подавая ему руку для пожатия.

— Да так, — пробормотал советник прусского посольства, переглянувшись с англичанином. — О милых сердцу дамах.

— О мнимых и действительных кумирах, — с крайней почтительностью пояснил британский дипломат, стараясь уловить реакцию барона на свои слова.

— О мнимых говорить не стоит, — назидательно сказал в ответ банкир и почти залпом выглотал шампанское. — А бал сегодня, в самом деле, цимес!

— Чем же он вас восхитил? — добавив к почтительности толику мягкой иронии, вызванной словечком «цимес», с полупоклоном спросил англичанин.