Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— Как ни крути, — сказал Игнатьев, обращаясь к своему помощнику, — а Николай Николаевич никакой не главнокомандующий. В лучшем случае, лихой гусар и только.

Добравшись до Тырново к ночи, Николай Павлович остановился у губернатора, отобедал с ним и узнал, что главнокомандующий находится в Андрианополе, куда добрался верхом, преодолев десять вёрст непроходимой грязи, за пять часов.

— Будьте готовы к тому, что вся дорога от Филиппополя до Херманлы — сплошные трупы. Вряд ли их успеют убрать и зарыть, — предупредил Игнатьева губернатор, выказав тем самым немалую осведомлённость. — Великий князь, которому пожалована государем императором сабля с алмазами, ждёт вас с большим нетерпением.

«Лучше бы он занял Галлиполи и овладел водопроводами, — мысленно откликнулся Николай Павлович, крайне огорчённый самодеятельностью главнокомандующего. — Вместо организации — сплошь импровизация. Всё делается с кондачка и через пень колоду». Перемирие с турками предотвратило разрыв с Англией, но какой ценой: отказом государя императора и царского правительства от вековечной мечты русского народа вернуть Константинополь христианам.

Для турок занималась заря близкого мира, а для Игнатьева она была заслонена грозовой тучей. Его не посвящали во все тонкости игры, а это значит, что грядёт опала. Впору было подавать в отставку. Одна мысль утешала его: «Генштаб своих не забывает. В отличие от МИДа».

Когда Игнатьев и его спутники добрались до перевала у горы св. Никола, было около двух часов пополудни. Щербачёв и Вурцель решили подняться на перевал пешком. Дорога была обставлена телегами и фурами. Базили пошёл вперёд, чтобы расчищать дорогу. Ветер стал усиливаться, и Николай Павлович, потеряв всякое терпение, велел ямщику трогать. И тут, в тридцати-сорока шагах от вершины, с которой начинается довольно крутой спуск, ведущий к Шипке, коляска зацепилась правым колесом за какой-то армейский фургон. Ямщик с помощью солдат освободил шарабан, сел на козлы и, желая избежать дальнейших столкновений, резко взял влево — к обрыву. На повороте заднее колесо соскочило с дороги, и экипаж сорвался с кручи, увлекая за собою лошадей. Игнатьев успел выскочить и ухватился за куст, повиснув над бездной обрыва. Но руки стали коченеть, и Николай Павлович почувствовал, что силы ему изменяют. Когда коляска скатывалась, раздался отчаянный крик какого-то солдата из проходившей команды.

— Братва! Генерала свалили в обрыв!

Его сотоварищи моментально добыли где-то верёвку, и молоденький унтер-офицер Волынского полка, самоотверженно обвязавшись ею, спустился к Игнатьеву, который начал уже ослабевать. Николай Павлович ухватился одной рукой за верёвку, а другой за руку волынца. Группа пехотинцев стала дружно вытаскивать обоих и помогла им выбраться наверх. Игнатьев тут же раздал своим спасителям все деньги, что были при нём, и солдаты, никак не ожидавшие такого поощрения, выволокли коляску по оврагу к самой Шипке. Две лошади были убиты при падении, но шарабан каким-то чудом уцелел. Только рессоры согнулись, да обломались крылья. Почти все вещи расшвыряло. Вместе с ними куда-то запропастился ящик с полномочием и бриллиантовая звезда св. Александра Невского. Все тут же кинулись искать и не нашли. Пурхались в снегу, должно быть, с час, если не больше.

— Эх ты, голова с требухой! — обругал ямщика один из пехотинцев, подавая ему найденный треух, — в овраг заехал.

Спустился Николай Павлович с горы, опираясь на самодельный посох: тот же солдат, что отыскал в снегу шапку незадачливого кучера, прикрепил к обычной суковатой палке трехгранный винтовочный штык. Морозный ветер обжигал лицо, метельный снег слепил, мешал идти. Усложняла путь и крутизна спуска.

Оказавшись внизу вместе со своей «походной канцелярией» в лице Базили, Щербачёва и Вурцеля, Игнатьев набрёл на барак артиллеристов, где неожиданных гостей любезно приютил штабс-капитан Егор Павлович Леонтьев — коренастый, бравый, с подкрученными вверх усами.

— Леонтьев? — обрадовался знакомой фамилии Игнатьев и поинтересовался, кем доводится штабс-капитану Константин Николаевич Леонтьев, медик, беллетрист и дипломат? уж не родственник ли он ему?

— Константин Николаевич? — переспросил штабс-капитан и неуверенно ответил, что «вполне возможно»: — Леонтьевых не так уж много.

Он подбросил в печь дрова, напоил путешественников чаем и приказал своему денщику довезти их до Казанлыка. Здесь от коменданта гарнизона Игнатьев получил официальное подтверждение о перемирии с турками. Переночевав в Казанлыке, он отправился в Эски-Загру через Малые Балканы. Некогда богатый город был превращён в развалины. Это Сулейман-паша в июле разгромил местный гарнизон. Все, что можно было уничтожить, они уничтожили. Сожгли, разграбили, переломали. За исключением двух мечетей. Одна из них, самая большая, была превращена в христианскую молельню с большим деревянным крестом. После сдачи Шипки, все селения и все мосты от Казанлыка до Херманлы были разграблены, и сожжены отступавшими турками. Ни одна деревня не уцелела. Многие ещё горели. Николай Павлович и его спутники провели ночь в поле, близ деревни, окутанной дымом. Но и там довольно сильно ощущался тошнотворный запах. На пути к Эски-Загре, захламлённом домашней рухлядью и человеческими трупами, которые, рыча и злобясь, обгладывали собаки, толпами встречались беженцы: чёрные от копоти, в немыслимых лохмотьях. Они оплакивали свои пепелища и просили еды. И на всём пути — бесконечные ряды пушек, зарядных ящиков и военных обозов, тащившихся по непролазной грязи. Обозные лошади, понукаемые криками людей и сильными ударами кнутов, едва передвигали ноги, проходя не более пяти-шести вёрст в сутки. Солдаты впрягались в подводы и фуры — помогали лошадям, и тащили большей частью на себе мешки с крупой, и тюки сена.