Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— Вы не ошиблись.

Есаул сдвинул кубанку на висок.

— Мне про вас князь Церетелев рассказывал, когда вы с генералом Зотовым челомкались. Он, мабуть, сродник ваш, Павел-то Дмитрич?

— Сослуживец.

Внимание, оказанное Игнатьеву разбитным казаком, заставило многих офицеров, бывших в это время на перроне, подойти к Николаю Павловичу. Вскоре завязался оживлённый разговор.

— Наш солдат воюет, словно избу рубит, желая добиться прочной основательной победы, а турок нет, — покачал головой капитан, закуривая третью папиросу, — турок другой, он играет с огнём, ему весело.

— Одним словом, нехристь. Спешит в рай, — заключил майор и посмотрел на небо, сплошь затянутое облаками.

— Ага, — сдвинул кубанку на другое ухо есаул, — заждались его там.

Какая-то баба со съехавшим набок платком и двумя оклунками поклажи в перевес через плечо, потерянно металась по перрону: «Прямочки не знаю, гдей-то тута», — искала свой вагон.

Толстощёкий перронный жандарм цепко придержал её за локоть, изучил посадочный билет и велел «не нарушать порядок».

— Этот поезд идёт в Бухарест, а кишинёвский будет через час.

Постукивали сабли, тренькали шпоры, под ногами змеилась позёмка. С места на место перетаскивались кофры, короба, корзины. Толкотня, шум голосов, коловорот суждений.

— Нельзя забывать, что Романовы немцы. Голштинцы, гогенцоллерны и прочая. Для народа они чужаки.

— Не морочьте себе голову.

— Да, как же «не морочьте», когда история их царствования напоминает мне глубокую старуху, прекрасно помнящую всё, что с нею было в детстве и ни аза не помнящую, как её зовут.

Мимо прошли два молодых человека. Оба в студенческих полупальто. Из-под их каблуков, похрустывая, выскальзывали льдышки. Один из них решительно сказал: «Чтобы государство не шаталось, цена на хлеб должна быть твёрдой».

Эта мысль Игнатьеву понравилась.

Пехотный капитан с редкой фамилией Крыня, уроженец Киева, из белорусов, захотел узнать, в чём состоит искусство дипломатии?

— Искусство дипломатии это умение вести приятный диалог, отстаивая свою точку зрения, которая, как правило, бывает неприятной для противуположной стороны, — ответил на его вопрос Николай Павлович. — А ещё оно состоит в том, чтобы ваш оппонент, с которым вам угодно было сесть за стол переговоров, ни в коем разе не заснул и не упал со стула, что может привести к конфузу, а значит, к глубокой обиде. Это, во-первых, — сказал он капитану, забывшему про папиросу и слушавшему его с раскрытым ртом. — И второе: ни в коем случае не разбудите его, когда он пребывает в дрёме.

— Ваше превосходительство, вы шутите? — поскрёб в затылке капитан, переглянувшись с майором, которого никак нельзя было считать весельчаком: его лицо было насуплено-угрюмым. По всему было видно, что и майор, и хмурый капитан, из тех бывалых офицеров, кто с первых дней войны спокойно впрягся в её тяжкий воз и по старинке честно тянул лямку.

— Разумеется, шучу, — сказал Николай Павлович, нисколько не пряча улыбку, — но доля правды в этом есть.

— Сказка ложь?

— Да в ней намёк, — присовокупил Игнатьев.

Капитан, не зная, что сказать, привычно затянулся папиросой.

Вместо восьми часов утра поезд прибыл в Бухарест лишь в три часа пополудни. Распрощавшись с офицерами и пожелав им закончить войну без тяжёлых ранений, Николай Павлович поселился в заготовленном ему номере в Grand Hotele рядом с великим князем Алексеем Александровичем, затем разыскал Нелидова и Базили. Александр Иванович приехал из главной квартиры предупредить Игнатьева о том, что Горчаков настроен на «крестины».

— Он что, с ума сошел? — взвился Николай Павлович, сразу догадавшись, что речь идёт о переговорах с турками, — решил пожертвовать болгарами?

Нелидов приложил палец к губам и посмотрел на потолок гостиничного номера.

— Так решили старшие. Вам нужно срочно ехать в Порадим.

Когда Николай Павлович добрался до бивака главной императорской квартиры, первым его увидел Милютин и, вероятно, доложил Александру II, так как Николая Павловича тотчас пригласили на завтрак к государю. Игнатьев только и успел, что помыть руки в предоставленной ему землянке. Дмитрий был в ужасе от обстановки.

— Да мы подохнем здесь от сырости!

Игнатьев был принят царём самым благосклонным образом. Александр II расспросил о семействе, о школьных успехах детей, о здоровье отца.

— Я слышал, он часто болеет.

— Не столько болеет, сколько хандрит, — ответил на вопрос Николай Павлович. — Слабость стала донимать, тяжесть в боку.