Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— А вот так, — ответил Ахмет Хан, недобро покосившись на Гургена. — Не надо было скряжничать и отбирать подарки у несчастных. — Он долго чавкал и сопел, затем скрипнул зубами:

— Собаке собачья смерть! — Трудно было объяснить причину его злости.

— Таких, как Абдул-Азис, хоронят с оркестром и плясками.

«Злоречие не красит нас», — подумал репортёр, припомнив наставление муллы. Когда он узнал о гибели Абдул-Азиса, у него внутри всё оборвалось: началась полоса неудач. И как ей было не начаться, если знакомый ретушёр пообещал свести его с Кеворком Абдуллой, личным фотографом султана, который мог замолвить за него словечко перед падишахом, и тогда… он бы поехал за казённый счёт в Париж! Учиться живописному искусству (ему хотелось быть художником: носить берет и приглашать к себе натурщиц). А вот теперь, когда султан погиб… Как там у Гейне? «В ту ночь, как теплилась заря — рабы зарезали царя».

Но, если репортёр, как всякий юный человек, страдал от отсутствия средств, что, в общем-то, вполне понятно (у многих молодых людей нет ни гроша!), то Игнатьев страдал от недостатка информации. Проверить правдоподобность агентурных сообщений у него не было никакой возможности. Согласно мидовской инструкции, русское посольство прекратило все неофициальные сношения с правительственными лицами. Турция снова выпала из-под контроля России. Влияние английского флота на умонастроения османов стало очевидным. Командующий английской эскадрой адмирал Друммонд, нисколько не стесняясь, обещал привести турецкие броненосцы в боевое состояние, обучив их командиров всему тому, что знал он сам.

— Я сделаю Турцию неуязвимой для русских морских сил, — заявил он в своём интервью лондонской газете «Dayli News».

Игнатьев отложил еженедельник и задумался. Сколько раз он намекал Абдул-Азису, чтобы тот «топил котят слепыми», имея в виду «младотурков», но султан его и слушать не хотел.

— Меня страшатся, этого довольно, — отмахивался падишах, безумно упоённый властью.

Николай Павлович хмурился, слыша подобные ответы, но ведь не схватишь же турецкого владыку за грудки, и даже за рукав не схватишь, чтоб встряхнуть, одёрнуть, урезонить; заставить поменять охрану, удалить Мидхата из столицы и обезвредить тех, кто готов глотки перерезать несогласным, и в первую очередь ему, Абдул-Азису, наместнику Аллаха на земле. Но ощущение всемогущества оказалось у халифа сильнее чувства надвигающейся катастрофы.

— Я сердит на него не за то, что он сделал, а за то, чего не сделал! — сказал Игнатьев старшему советнику посольства Александру Ивановичу Нелидову после похорон Абдул-Азиса и даже пристукнул по столу с досады: ведь говорил же падишаху, говорил! — И не потому, что он и слушать не хотел никаких моих предостережений, а потому, что не провёл реформы так, как того требовало время.

Николай Павлович всё ещё казнил себя за то, что не сумел предупредить переворот. Он столько лет, словно большой корабль, затратив уйму сил и средств, разворачивал Турцию в сторону дружбы с Россией, и вдруг её рули заклинило: в машинном отделении возник пожар, а капитан, с которым он нашёл общий язык, был сброшен с мостика — за борт! — ополоумевшей командой.

Сожалея о кончине падишаха, столь неожиданной, а главное, таинственной, печально понимая, что его уже ничто не воскресит, и, отвечая на вопрос редактора газеты «Levant Herald», отчего он столь угрюм в дни ликования османов, Николай Павлович ответил.

— Если часовщик, которому вы доверили свой хронометр фирмы «Breget» в золотом корпусе, говорит, что вы пришли за ним раньше указанного срока, поскольку механизм сильно испорчен и с ним придётся повозиться, у вас есть надежда, что, придя позднее, вы всё же получите свою вещь исправной, в совершенной целости, а вот, когда вы в сотый раз читаете одну и ту же строчку «мастер умер», вот тут я посмотрю на вас; вряд ли ваша физиономия будет лучезарной и довольной.

— Вы боитесь, что вас скоро отзовут?

Всё, что было злобного в душе турецкого писаки, тотчас отразилось на его лице: в глазах и в сардонической ухмылке. Складывалось впечатление, что он насквозь провонял блевотиной скандальных новостей, которые способны разрушить не только правила приличия, но и любую мораль, как кошачья моча разрушает гранит и разъедает железо.

Игнатьев с ним не согласился.

— Я не страшусь расстаться со своим должностью, но я страшусь не завершить того, что стало смыслом моей жизни.

— Гибель Турции? — насупился редактор.