Геннадий Хлебников - На пределе

— Спасибо большое, спасибо большое, милые вы мои…

На улице Мирона поджидала повозка. Усаживаясь в двуколку, он говорил:

— Большая стерва эта Скулкина.

— Мы сколько раз подавали на нее акты, толку никакого, — говорю я. — Ни постройком, ни ОРС мер не принимает.

— И не будет толку, — мрачно отозвался Мирон. Жилка на лбу набухла, запульсировала. — Там, брат, такое хитросплетение, будь здоров, не кашляй! Жулик жулика прикрывает. И каждый под чьим-либо крылышком. Но воевать надо. Ты вот устрой Скулкиной хорошую ревизию, я поддержу.

Я проходил мимо барака, где жила семья Вергазовой, взглянул в окошко, начинающееся почти от самой земли. В комнате солдатки весело пылал огонь в печи. Сама она священнодействовала за столом, готовя ребятне еду. А они обступили стол и с вожделением смотрели на невиданные продукты. Больная мать уже сидела на кровати и, счастливо улыбаясь беззубым ртом, что-то говорила дочери.

В моем кабинете письменный стол, залитый чернилами. У стены продырявленный диван с высокой спинкой. Здесь я бываю редко, чаще утром забегаю на несколько минут. Бумажных дел у меня мало. Здесь я принимаю «по личным вопросам». Правда, личные вопросы мне чаще задают просто в цехах, на Амуре, где мы пилим дрова, в столовке, в очереди в кассу, в клубе, во время просмотра документальной хроники. И в кабинете бывают каждый день по несколько человек. Сегодня первым заявился Служеникин. По номенклатурной привычке заходит запросто, разваливается на диване, вытаскивает потом из кармана нагольного белого полушубка бумажку, кидает на стол:

— Гроб нужон.

— Кому?

— Еремкина сыграла в ящик, — с нехорошей улыбкой скаламбурил Служеникин. — Ты пошли-ка кого-нибудь, чтобы все сделали, похоронили. У нее — никого.

В этот день еще двое пришли с заявками на гробы. Умер ребенок и старик-колонист. Я всегда испытываю смятение при виде умершего человека. Да и кто не испытывает такого смятения. Я беру с собой Кушакову, чтобы побывать у Еремкиной, определить, что надо делать. Мне уже не раз приходилось в таких вот печальных случаях прибегать к помощи мудрой Кушаковой, покоряющей меня своей жизнестойкостью и мужеством. Я признавался ей в своей слабости и растерянности при виде мертвого тела. Она меня успокаивала: «А вы все, мужики, такие: боитесь мертвого. Баба, она крепче в таких делах. Она, баба, всегда рядом с жизнью и смертью. По краешку всегда ходит…»

Еремкина жила в новом бараке, который перед самой войной построили себе бойцы военного корпуса, работавшие в цехах завода. Он был заселен наполовину, некем заселять стало… Комната Еремкиной, казавшаяся большой из-за почти полного отсутствия мебели (в углу — железная кровать), наполнилась гулкими звуками наших шагов и голосов. В комнате два санитара прибывшей из города «скорой помощи» укладывали на брезентовые, с пятнами засохшей крови, носилки тело Еремкиной. Накинули на лицо ее, багровое, обезображенное болью, какую-то серую тряпку, валявшуюся на полу. Потом, тихо ругаясь меж собой, вынесли мертвую из комнаты, оставив нас вдвоем.

— Жил человек! — горестно вздохнула Кушакова.

Действительно… Железная узкая кровать, на досках ее тряпье, ни одеяла, ни подушки. Под кроватью рваный засаленный ватник, которым хозяйка комнаты укрывалась на ночь, а днем надевала на себя. Возле почерневшей от сажи печки некрашеная тумбочка. На крышке тумбочки горсть черного подгоревшего зерна. Кушакова трогает котелки на плите. В одном черная застывшая масса на дне. Она нюхает, трогает массу пальцем.

— Зерно варила Еремкина. Вчера, наверно… — тихо промолвила, вздохнув. — Зерно со склада…

На берегу Амура, по соседству с кирпичным заводом, располагались склады речников. Под новый год на одном из складов случился пожар, несколько тонн пшеницы подгорело. Пожар затушили, часть зерна спасли, а часть, сильно подгоревшего, отсыпали на улицу. Его и растаскивали женщины и дети. Все какая-то пища… Зерно завозили летом из США. Небольшие морские суда поднимались по Амуру до самого Комсомольска. С разгрузкой спешили, грузчиков всегда не хватало, а потому охотно привлекали женщин и подростков с поселка. Им почти не платили. По молчаливому соглашению каждый мог, если сумеет, унести домой горсти две, а иногда и целый килограмм зерна, припрятав его в укромном месте… Обычно на выгрузку ходили в лыжных костюмах, так что женщины уходили домой заметно потолстевшими. Охрана равнодушно взирала на это, лишь иногда, при начальстве высоком, проводя выборочный досмотр, заканчивающийся отеческим внушением провинившемуся со стороны заведующего складом.