Геннадий Хлебников - На пределе

— Мам, есть хо-о-очу-у…

Постарше дети молчали, наученные горьким опытом: слезами и мольбой делу не поможешь. Мать и сама голодна. Увидев нас, Вергазова не удивилась ничуть, продолжая безучастно молчать.

— Здравствуйте! — проговорил Вербенко, чувствуя, видимо (по себе сужу…), страшную неловкость, неуместность своего появления в этой скорбной комнате, комнате-пещере, таким цветущим, здоровым и не голодным.

Женщина с тупым равнодушием взглянула на гостя и промолчала. Малыш, перестав плакать, уставился на нас широко раскрытыми глазами. С кровати донесся слабый голос старухи:

— Здравствуйте, добрые люди… Вы проходите. Стеша, дай гостям стул. Вы уж простите ее, совсем замучилась с детьми… Да я еще тут, прости господи, никак смерть не берет.

Старшая девочка поднесла нам два табурета. Мать ее продолжала молчать.

— Товарищ Вергазова, от вас поступила жалоба в военкомат, — начал Мирон. — Письмо переслали в партбюро треста. Бюро распорядилось, чтобы вам оказали помощь. Вот пришел проверить…

Товарищ Вергазова болезненно поморщилась, с трудом разжала губы, хрипло проговорила:

— Нету помощи… Никакой. Вот… — положила крупную ладонь работницы на лохматую головку малыша, сразу зашмыгавшего носом.

— Рыбу дали… — слабый голос с постели.

— Рыбу! — вдруг встрепенулась Вергазова, вскочила, кинулась к плите, загремела крышками кастрюль, выхватила из одной тощего лещика с проступившей солью на ребрах и, потрясая рыбешкой перед нашими озадаченными лицами, запричитала:

— Вот она, рыбка! Соль гольная. И кость. Три кило… Детей накормишь?

— Подождите, но при мне вам отправили талоны на дополнительное питание! — вскричал Мирон. — Это все-таки на первое время…

— Тут у меня ваши талоны, — вытащила из кармашка передника белые талончики Вергазова, положила на стол. — Ходила в столовку к Скулкиной, прогнала меня. «Нет продуктов для тебя», — говорит.

Я вижу, как покраснело от гнева круглое смуглое лицо Мирона, на лбу вздулась и знакомо запульсировала жилка.

— Ну и сволочь! Пойдем, Геннадий, — он взял со стола талоны, сказав Вергазовой: — Вы возьмите сумку и приходите в столовую.

Чуть косолапя, Вербенко быстро шагал к столовой, стоявшей в полусотне метров от барака, нами покинутого. Мирон взошел на высокое крыльцо, ведущее прямо на кухню, рванул дверь. Перед нами возникла фигура рыжеволосой официантки Дуси. Она так и замерла, увидев высокое начальство из треста.

— Скулкина здесь? — отрывисто бросил Мирон, идя по коридору.

— Тута, тута, — услужливо закивала официантка. Из-за дощатой перегородки послышался визгливо-недовольный голос Скулкиной:

— Кто там шляется по служебному ходу? Написано же: «Посторонним вход воспрещен!».

— А мы не посторонние, — заходя за перегородку, проговорил Мирон с веселой угрозой. Сел за стол, отодвинул рукой бумаги, положил перед Скулкиной талоны.

Как только началась война, Васса Скулкина, пятидесятилетняя крепкая еще женщина, работающая в столовой поварихой, заняла должность заведующего производством. Был до этого мужчина, ушел на фронт. Хитрая, изворотливая, умеющая подластиться к начальству, Васса стала почти единовластно ворочать всеми делами столовой. Сколько перенесла она проверок на разных уровнях и всегда выходила при самых критических ситуациях сухой из воды. Она знала тысячи уловок, помогающих ей тащить из столовой что попало под руку. Сотрудников своих держала в железном кулаке, связав круговой порукой, изредка подбрасывая им от «щедрот своих». Знаю, и сейчас она выкрутится, старая стерва. Лицо Вассы, в сетке мелких морщинок, оживлено масляными мышиными глазками, источающими радость при виде нас.

— Вам талончики отоварить? Мирон Демидович, да мы это мигом. Тамарочка, подь-ка сюда!

Вошла пышнотелая молодая бухгалтерша Тамара.

— Тамарочка, возьми талончики и прикинь: каких и сколько продуктов надо отпустить. Да быстренько у меня…

— Продукты есть? — осведомился Мирон.

— Для вас всегда найдутся, а как же! — поспешила заверить Скулкина, но прикусила язык, видя, как грозно нахмурился Мирон.

— А для солдатки Вергазовой не нашли?

— Так ведь тогда не было, когда она приходила. Рыба-лещ соленая… — заюлила Скулкина. — А вчера подвезли.

— Зовите Вергазову, — распорядился Мирон. Рыжая официантка метнулась выполнять приказание.

Надо было видеть, с каким благоговением смотрели на рис, лярд, сливочное масло, балык Вергазова и ее десятилетняя дочь. Скулкина сама отвешивала на чашечных весах и ссыпала в подставляемые кульки и мешочки. Точно вешала под пристальными взглядами собравшихся на кухне людей. Вергазова дрожащими руками укладывала продукты в холщовую сумку и все приговаривала: