Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Конец этого года в Марли был бурный. Герцогиня де-Шартр и герцогиня, сблизившиеся ещё более от ненависти принцессы Конти, уехали после обеда, уложив короля в комнате г-жи де-Шартр во дворце. Monseigneur поздно играл в гостиной; уходя к себе, он взошел к принцессам и нашел их курящими трубки, за которыми они посылали в караульную швейцара.

«Monseigneur», который предвидел последствия, если этот запах распространится, велел им бросить это занятие; но дым их выдал. Король на другой день сделал им строжайший выговор, от которого принцесса Конти торжествовала. Впрочем, эти ссоры все увеличивались и король, надеявшийся, что они окончатся сами по себе, рассердился и, однажды вечером в Версале, после ужина, в своем кабинете, он им строго выговорил и объявил, если это до него опять дойдет, он каждой из них даст загородный дом и пошлет их туда на долгое время; угроза эта подействовала; спокойствие и приличие сблизили их и заменили дружбу.

Эта картина, выказывающая нам жизнь Людовика XIV, подходящая более к жизни мещанина, и управляемая теми же страстями и теми же пустыми ссорами, не должна быть пренебрегаема. Она имеет ту философию, что ещё раз доказывает, что под самыми вызолоченными украшениями человечество всегда останется человечеством.

После смерти Людовика XIV регент выразил намерение разрушить Марли под предлогом, что содержание его разорительно.

Сент-Симон спас на этот раз, по крайней мере, блестящую резиденцию. Он объяснил принцу, что этот расход только очко в карты , и что надо принять в соображение, сколько миллионов было употреблено в эту бывшую помойную яму, чтоб сделать из неё дворец Фей, единственный в мире; что это предмет любопытства для всех иностранцев, приезжающих в Францию, и такой варварский поступок разнесётся по всей Европе, с порицанием которого пустые причины экономии не уменьшить.

Но час разрушения его должен был пробить немного позднее, вместе с падением королевского достоинства. Теперь от этого восхитительного дворца, видевшего процветание любви Людовика и Марии, остаются одни развалины; единственное уцелевшее строение, и самое красивое в селе, это так называемая… собачья конура!

Решительно, любовь знатных редко приносит счастье, и их строения подвержены той же участи… От дворца Марли-де-Рой остается одна собачья конура, а жители Версаля смотрят на вас с удивлением, когда вы их спрашиваете, где дворец Кланьи.

Шарль Севинье был сыном маркизы Севинье, находящейся в тогдашнее время во всем блеске своей литературной славы. Шарль был знаменщиком в жандармском корпусе дофина. Он храбро служил в этом звании уже в 1677 году, при осаде Валенсьена. В ту минуту, когда он неустрашимо мчался во главе своего отряда на траншею, пушечное ядро сорвало каблук у его сапога, не повредив подошвы. Но пятка его загорелась, отчего он должен был перенести операции, подвергавшие опасности его жизнь. Справедливо удивляются, что г-жа Севинье умолчала в своих письмах об этом происшествии, собранном другими писателями двора и подробно рассказанном Симоном Невилем.

Имеется ввиду яд.

Хроника Эль-де-Бёф; Тушар Лафосс.

Вот портрет г-жи Монтеспан, начерченный тем же летописцем, когда она была десятью или двенадцатью годами моложе, чем в эпоху нашего рассказа, т. е. около 1662 года: «Маркиза Монтеспан была бы одной из совершеннейших придворных красавиц, если б всё её лицо не выказывало дерзости, способной скорее возбудить страсть, нежели сильную привязанность. Глаза этой дамы были прекрасны, но их огонь выказывал более деспотизма чем нежности. Рот её чрезвычайно свеж, но улыбка появляющаяся на нем всегда кажется насмешливой и презрительной. Белокурые волосы прекрасного цвета, ослепительная шея, руки, точно литые, одна из самых прекрасных ручек, которую я когда либо видел, прекрасная талия, хотя немного полная; статная нога, очень красивые и мускулистые икры, выказывающие могущественное её телосложение; такова наружность королевской фаворитки!» Понятно, что двенадцать лет спустя, прелести и талия г-жи Монтеспан, женщины сорока одного года, достигли своего полного развития, так что вполне оправдывали вырвавшееся в смущении слово у бедной герцогини Фуа.

Г-жа Монтеспан имела уже одного сына от своего мужа до того, как она сделалась фавориткой короля.