Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

– Что он сказал?.. – вскрикнул король. – Я хочу это знать, я хочу всё, всё знать.

– Он рассказал, что герцогиня выпила яд во время прогулки к аркам в Марли; его ей предложил фальшивый торговец лимонадом, дорого подкупленный неприятельской рукой, который подсыпал яд в напиток.

– О Боже мой! о Боже мой!.. – вздохнул Людовик XIV, подымая испуганные глаза к небу.

Г-жа Монтенон и Лавальер не дышали, с ужасом слушая каждое слово, маркиза Монтеспан, сидя на стуле, согнулась вдвое, и закрыв лицо руками. Кто мог бы её видеть, нашел бы её зеленой, синеватой.

– Надо будет найти этого негодяя! – сказал король.

– Невозможно, ваше величество; Пьер Кольфа объявил, что он сам его убил после его преступления, чтоб завладеть полученным им золотом.

Вздох неприметного облегчения вырвался из груди маркизы.

Фагон продолжал:

– Но главные виновники, подстрекатели преступления за то не укроются.

При этих словах маркиза переменила позу и, открыв страшно изменившееся лицо, устремила на доктора глаза, от волнения окруженные темными кругами.

– Имена этих несчастных! – спросил король.

– Тот, кто доставил яд, давно находится под наблюдением полиции: это преемник Вуазен некто Жак Дешо, живущий в квартале Сен-Жак де-ла Бушери.

– А кому он дал этот яд?

Фагон собирался с мыслями, его глубокий взор встретился со взором маркизы и он бросил на нее такой взгляд, что она согнулась, чуть не упав со стула.

– Ваше величество, – продолжал доктор, – это дело г-на де ла Рейни сделать это открытие. Жак Дешо арестован два часа тому назад, он на пути в Арсенал, куда соберётся вся палата…

Король следил за взглядом Фагона и заметил движение обер-гофмейстерины.

– Благодарю, – сказал он, лихорадочно сжимая руку доктора.

Потом обращаясь к маркизе, ледяным тоном сказал:

– Madame, эта сцена очень вас взволновала, я уполномочиваю вас удалиться.

Она повиновалась, не смея поднять на него глаз и вышла, шатаясь.

– Ах! – вскрикнул тогда король, схватившись за голову обеими руками, – я так несчастлив!.. Меня, впрочем, два раза предупреждали, я должен бы это предусмотреть… Мой милый Фагон, – продолжал он, после нескольких минут томления, которое никто не решился прервать, – будьте откровенны как всегда, спасёте ли вы это несчастное дитя?

Этот достойный человек сделал головой знак отчаяния.

– Боже мой! Боже мой!.. – повторил король и прибавил: – А мой сын, это несчастное невинное создание?

– Я не хочу обманывать ваше величество… Если б я знал раньше про это зло, я попробовал бы противиться ему, как бы ни был силён яд, но теперь слишком поздно, и ребенок всосал уже злополучный зародыш из груди матери.

Лавальер плакала; г-жа Ментенон, более твердая, подошла к королю, взяла его за руку и этим тоном, имеющим силу его сильно трогать, сказала:

– Будьте мужественнее, ваше величество; вы не имеете права предаваться горю; правосудие ждет вашей речи; небо приказывает быть твердым.

– Хорошо!.. Вы должны мне помочь…

– Я, по крайней мере, постараюсь, – сказала, она скрывая свое торжество под строгостью осанки.

С этими словами она увезла его, и великодушная Лавальер вернулась к больной одна.

Еще, все яды. – Безнаказанное преступление. – Смерть третьей из четырех. – Наказание.

И ещё раз Людовик XIV обязан был лично заняться этим делом об отравлении, которое было одним из внезапных страхов второй половины его царствования, и как бы предвестием упадка, последовавшего за таким величием. Не говорят, чтобы он поступил до того предосудительно, что призвал к себе Жака Дешо, но этот поступок был бы, может быть, очень умен, во всяком случае, дело этого злодея производилось с страшной строгостью, и у него вырвали страшные признания о распространении его отношений и характере покупателей.

Так начиналось дело Вуазен и Вигуре. Между его сообщниками он указал на некого Бре, простого мужика, пастуха в Венсене, который исполнял в деревне то же, что он в городе.

Эта гнусная чета поставила отравление близко ко всякому; они имели установленные тарифы, доказывали ясными действиями и существенными доказательствами, что искусство отравления не шло дальше, чем его усовершенствовали производства Экзили, одного из самых знаменитых их предшественников; маркиза Монтеспан ускользнула от этого дела, как и от дела Вуазен. Слишком могучие силы ей покровительствовали, чтоб возможно было свидетельствовать публично против неё.