Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

– Исполняйте, исполняйте, мой милый доктор, – возразил король, – где есть больные, там распоряжаются доктора.

– И приказывают?.. – спросил Фагон.

– Да.

– Ну хорошо, ваше величество, если б я смел просить вас…

– А! Это уже лучше, и заранее исполняю.

– Чтоб ваше величество, – продолжал Фагон, не оборачиваясь и не оставляя своих наблюдений, – оставили меня одного, на три минуты с герцогиней; мне нужно сделать несколько исследований… наконец это необходимо… и крайне нужно.

– Мы уходим, мой друг, мы все здесь желаем добра нашей дорогой герцогине; мы не хотим мешать вам… Мы будем там, вблизи… Приходите скорее и главное приносите хорошее известие о её скором выздоровлении.

– Надеюсь! надеюсь!.. – сказал знаменитый доктор тоном, выражавшим скорее волнение и нетерпение, чем убеждение и надежду.

– Пойдемте, mesdames, – сказал король, подавая пример.

Все четверо вышли на цыпочках; озабоченность доктора сообщилась и им.

– Этот Фагон меня пугает своим тоном, – сказал Людовик XIV. – Разве этот ребенок так болен?

– Действительно, – сказала г-жа Ментенон, – я нахожу, что она страшно изменилась… Бедная герцогиня, так молода и недавно ещё была так красива!..

– Никто её не узнал бы, – сказала маркиза, – вот что значит красота!..

– Да, – сказала Лавальер, – блага сего мира непрочны; надо надеяться только на блага свыше.

Этот разговор не мог отогнать облака с лица короля. Он несколько раз приподнимался, желая встать с кресла.

– Этот Фагон приводит меня в смертельный страх, – проговорил он.

Этот последний пробыл не больше, чем просил. Он вышел ещё бледнее, тщательно запер дверь к больной и глядел на знаменитое собрание глазами, которые, кажется, ничего не видели, хотя зрачки имели необыкновенный блеск.

– Говорите, – сказал король, – тут никого нет лишнего, я полагаю; если это несчастье, мы к тому приготовлены.

– Всемилостивейший государь, – ответил Фагон дрожащим голосом, – это хуже, чем несчастье. – Он остановился, потом решительным тоном докончил: – Это преступление.

Все три женщины издали крик ужаса; г-жа Ментенон и Лавальер продолжали, задыхаясь, вопрошать испуганным взором; маркиза, выказывая сильнейшее волнение, спрятала лицо.

Король вдруг вскочил и, взяв за руку Фагона, приказал:

– Доканчивайте.

– Это ужасная история, всемилостивейший государь, один из этих заговоров, так хорошо умышленных, что зачинщики находятся вне всяких подозрений и свидетельств, но Провидение бодрствует.

– Вы меня томите… Факт! Факт!

– Факт? Государь… Ну! болезнь, изнуряющая герцогиню де-Фонтанж, это не огорчение, ни потрясения во время её беременности, ни последствия этой последней, – это яд.

Во второй раз, все три женщины вскрикнули от ужаса, что же касается короля, он, оледенелый от ужаса, машинально взглянул на маркизу Монтеспан. Впрочем, никто этого не заметил, не до того было.

Людовик XIV, трепещущий, как разбитый бросился в кресло, и проговорил в полголоса:

– Продолжайте, я хочу знать всё, всё!

– Я говорил о Провидении, государь, ваше величество, можете судить, что, если не оно руководило всем. Три дня тому назад некий нищий, известный негодяй, один из грозных начальников преступного сообщества в Париже, был арестован в ту минуту, когда он хотел убить агента полиции, который узнал в нем беглого с каторги. Этот человек, имя которого, кажется, Пьер Кольфа, немедленно приведенный в Шателе, явился перед судьей, который за его поступок объявил ему, что его ожидает веревка. Его предыдущие проступки заставляли опасаться попыток к бегству; приняли все предосторожности, и он чувствовал, что погиб.

Тогда, отказываясь вести разговоры с тюремными служителями, которым поручено было выведать у него какие-нибудь показания, он объявил, что у него только одно показание, но такое важное, что он сообщит его только г-ну де-ла-Рейни. Этот последний, понимая, что это показание от такого великого преступника должно быть весьма важно, пошёл к нему в яму. Перед этим великим судьей, с уверенностью, свидетельствовавшей о важности секрета, Кольфа сказал:

– Милостивый государь, что я хочу вам сообщить – это тайна государства, и вы поймете сами, если вы должны объявить это кому либо кроме короля… я знаю причину болезни герцогини де-Фонтанж. – Настойчиво побуждаемый докончить, он продолжал: – Я докончу, если только вы мне дадите честное слово дворянина выпросить мне помилование, в случае если доктор его величества убедится, что я сказал правду. – Нельзя было колебаться: генерал-лейтенант обещал, и преступник докончил свое показание.