Дмитрий Бегичев - Семейство Холмских (Часть третья)

"Какъ: къ моему обвиненію? Стало быть, ты его оправдываешь? Вотъ прекрасныя правила!"

-- Напротивъ, я осуждаю Князя, ежели онъ точно такъ поступилъ. Но...

"Точно такъ поступилъ?-- По этому ты мнѣ не вѣришь?" продолжала запальчиво Елисавета.-- Но спроси у него; безстыдство его не можетъ простираться до такой степени, чтобы запереться въ томъ, въ чемъ онъ самъ признался мнѣ -- спроси его...."

-- Я не въ правѣ дѣлать ему такихъ вопросовъ -- отвѣчала Софья.-- Но, послѣ того, что я слышала, послѣ такой тягостной сцены, которой ты сдѣлала меня свидѣтельницею -- я не могу, и не хочу долѣе оставаться у васъ въ домѣ.--

"Выслушайте меня, Софья Васильевна," сказалъ Князь Рамирскій, въ большомъ волненіи.

-- Нѣтъ, не могу, и не хочу ничего слушать -- продолжала Софья.-- Виноваты-ли вы, или правы, это совсѣмъ до меня не принадлежитъ; я не въ правѣ вступаться въ такое дѣло; вамъ не должно было вмѣшивать меня и избирать повѣренною. Я очень оскорблена поступкомъ противъ меня сестры. Можно-ли до такой степени забыться, и въ горячности открыть мнѣ такую ужасную тайну, когда обязанность ея была употребить всѣ средства, чтобы скрыть даже малѣйшее подозрѣніе! Вы, Князь Борисъ Матвѣевичъ, правы-ли, или точно нарушили долгъ честнаго человѣка и Христіанина -- не мое дѣло знать. Обоихъ васъ прошу я не избирать меня посредницею. Не удерживайте меня болѣе. Я тогда пріѣду къ вамъ опять, когда все кончится между вами, и вы помиритесь. Не останавливай меня, Елисавета; еще тебѣ повторяю: все, что ты ни будешь говорить, служитъ къ твоему обвиненію.--

Софья вышла изъ комнаты при сихъ словахъ. Глубокое, продолжительное молчаніе, и тишина, были слѣдствіемъ сей ужасной бури. И мужъ и жена внутренно обвиняли себя, но оба хотѣли поддержатъ характеръ. Ни онъ, ни она, не дѣлали другъ другу предложенія о мирѣ.

Въ семъ положеніи нашла ихъ Софья, пришедши къ обѣду. Она не хотѣла было выходить изъ своей комнаты; но Елисавета убѣдительно просила ее, и дала слово -- при ней не продолжать ссоры своей съ мужемъ. Софья видѣла, что всѣ усилія примирить будутъ безполезны. Жизнь въ Никольскомъ была слишкомъ для нея тягостна; она написала къ Свіяжской, чтобы, или сама ста пріѣхала, или прислала за нею поскорѣе экипажъ. Поручивъ дѣвушкѣ своей нанять мужика, Софья отправила тотчасъ свое письмо.

Черезъ нѣсколько дней карета Свіяжской явилась въ Никольское. Свіяжская извинялась, что сама не могла пріѣхать, за болѣзнію. Софья поняла настоящую причину.

Сколько ни старалась между тѣмъ Софья отклонить отъ себя разговоръ о столь непріятномъ предметѣ, но оба, и мужъ и жена, хотѣли оправдаться, или, по крайней мѣрѣ, по возможности извинить себя. Она не могла отдѣлаться отъ сестры. Оставшись наединѣ, Елисавета сообщила Софьѣ всѣ подробности. Но не взирая на то, что Елисавета разсказывала въ свою пользу, не взирая на невольное предубѣжденіе сердца къ сестрѣ, Софья не могла совершенно оправдать ее, хотя по справедливости обвиняла болѣе мужа ея. Невѣрность его, и дурное поведеніе, были явны, но по собственному разсказу Елисаветы увѣрилась также Софья, что безпрестанныя ссоры и непріятности ея съ мужемъ были поводомъ, что онъ сталъ часто отлучаться изъ своего дома. Случайно встрѣтился онъ съ хитрою кокеткою, которая умѣла завлечь его. Но Рамирскій скоро самъ раскаялся, и отдалился отъ порочной связи: сердце его не было развращено. Онъ старался скрыть въ глубочайшей тайнѣ свое временное заблужденіе; но безыменное письмо, полученное женою его изъ Москвы (Софья догадывалась, что письмо было отъ Графини Хлестовой), обнаружило ей поступки мужа. Потомъ, добрые, услужливые люди, всегда готовые вмѣшиваться не въ свои дѣла, личные враги Князя Рамирскаго -- Арбатовы, не только все подтвердили, но прибавили многое отъ себя, а Елисавета, вмѣсто того, чтобы не позволять никому говорить ей что нибудь дурное о мужѣ, слушала всѣхъ, и всему вѣрила. Хотя она обѣщалась не открывать мужу отъ кого она все знала, но въ тотъ-же день, послѣ чая, когда Князь Рамирскій, взявъ со стола картузъ свой, хотѣлъ куда-то идти, не выдержала, разсказала все, осыпала его упреками, и, завлекаясь болѣе и болѣе своею запальчивостію, вышла изъ всѣхъ границъ. Какъ громомъ, пораженъ былъ Князь ея словами; внутреннее сознаніе въ преступленіи своемъ лишило его возможности, не только запираться, но даже извинять себя.

До какой степени можетъ дойдти бѣшеная и ревнивая женщина -- этого описать невозможно! Привязанности и уваженія къ своему мужу Елисавета никогда не имѣла; слѣдовательно, чувства сіи не могли, хоть-бы сколько нибудь, смягчить ея выраженій. Оскорбленное самолюбіе, гордость, досада, презрѣніе раздирали ея сердце, и увеличивали бѣшенство. Князь Рамирскій думалъ, что онъ уже довольно наказанъ, выслушавъ съ терпѣніемъ множество ужасныхъ ругательствъ. Онъ отвѣчалъ, что хотя не можетъ запираться и скрывать временную и непозволительную связь свою, но что поводомъ ко всему была сама, жена его; что по ея милости домъ его сдѣлался ему несноснымъ; что отъ тягостной скуки, и безпрерывныхъ непріятностей ея, онъ, по неволѣ, долженъ былъ часто отлучаться. Все это, какъ можно себѣ вообразить не способствовало къ укрощенію гнѣва Елисаветы. Взаимные упреки другъ другу, и ругательства, кончились тѣмъ, что супруги утомились взаимно, а слѣдствіемъ сего былъ нѣкоторый родъ примиренія. Князь Рамирскій далъ слово -- прекратить навсегда связь свою съ Лезбосовою, и никогда съ нею болѣе не видаться. Елисавета также обѣщалась -- прервать сношенія свои и знакомство съ Арбатовыми, не сообщать сего происшествія семейству своему, болѣе-же всего скрыть его отъ Софьи, которую Князь Рамирскій душевно уважалъ, дорожа хорошимъ ея мнѣніемъ.