Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Дело в том, что совсем недавно океанское судно «Сурабая» с грузом нефти с рудников на Яве, принадлежащей англо-голландскому тресту «Рояль Дойч-Шелл», посетило тихоокеанские порты, побывало в республике Сан-Доминго на острове Гаити. В обратный рейс судно взяло из столицы Порт-о-Пренс большую партию табаку и сахару, значительная часть которого предназначалась для торгового дома «Курц и Синюшкин». На этом же судне шла и партия книг для детей. По прибытии «Сурабаи» в тихий приморский городок, как всегда, большинство товаров сразу попало в руки господина Курца. Приобретая по сходной цене колониальные богатства, господин Курц захватил и кипу книг. Среди лакированных блестящих обложек Павкино внимание привлекла одна: на ней был изображен воинственный негр. Павка прочитал по-французски, что книга называлась «Туссен Лувертюр». Рассматривая картинки, Павка понял, что в книжке идет речь о восстании, которое произошло на Гаити во времена первого французского консула Наполеона. Это он послал своих солдат к Северному тропику, чтобы усмирить народ Гаити, свергнувший власть жестоких плантаторов. Но экспедиционный французский корпус, который должен был вернуть Наполеону колонию Сан-Доминго, ничего не мог сделать. Восставший народ со своим вождем негром Туссеном выиграл неравную борьбу, хотя Туссен и был предательски захвачен в плен офицерами Наполеона.

И сейчас, когда Павка со своей вышки в ранний час летнего утра увидел девочку с обезьянкой, перед его глазами вереницей пронеслись цветные картинки с неграми на далеком океанском острове у Северного тропика.

А между тем Надя все еще стояла возле школьной калитки. Она дрожала и от утренней свежести, и от возбуждения, которое изо всех сил старалась побороть. Она вовсе не хвасталась. Совсем нет. Она просто была переполнена счастьем и хотела успокоить свое сердце и стоять как ни в чем не бывало, как будто держать на руках обезьянку было для нее самым обыкновенным делом.

Но сердце ее трепетало, и поэтому она даже не заметила, как приоткрылись чугунные кружевные ворота курцевского дома и в узенькую щель протиснулся, как всегда бочком, плоский Павка и засеменил по пыльной дороге к школе.

Был еще совсем ранний час, и только дворники подметали улицы, поднимая пыль, которая алела в косом солнечном луче. Павка неожиданно встал перед Надей и вцепился тонкими пальцами в ситцевый рукав ее старенького синенького платья. Его лицо вдруг покраснело, жилы надулись на шее, он судорожно скривил рот. И ничего не мог сказать.

Павка, тот самый Павка, у которого был отец миллионер, у которого был «Золотой Василек» и белый мраморный зал с белым роялем, этот Павка был несчастный заика и не мог выговорить ни одного слова. На мгновение Надя перестала понимать, что с ней. Ей даже показалось, что это сон, что вот сейчас она проснется и все это — и обезьянка и Павка — исчезнет, уплывет, как уплывают в темноте те огненные шарики, которые она видит, когда, засыпая, закрывает глаза.

Но Павка стоял перед ней, и синие жилы на его шее все еще были напряжены. Он тянул Надю за рукав, и она, сама не зная как, впервые не спросясь у матери, торопливо зашагала с мальчиком через пыльную улицу в таинственный дом.

Мудрые люди говорят: ищите во всем простых причин. И тайна курцевского дома объяснялась тоже просто: здесь жили люди, которые ненавидели друг друга, и было странно, что ласточки — эти вестники благополучия — свили под кровлей такого дома свое гнездо.

Господин Курц получил от купца Синюшкина несколько миллионов и в придачу грузную и больную жену. Он ненавидел ее и надеялся, что грудная жаба не задержит фрау на земле. Он надеялся на жабу и ненавидел жену: по завещанию все миллионное состояние, оставшееся после купца Синюшкина, в случае смерти фрау переходило к господину Курцу. Несмотря на тщедушную внешность, это был стойкий человек, который упорно шел к своей цели. И цель эта была — деньги! Вся жизнь его была посвящена накоплению денег. Он, как полководец, сражался со своими конкурентами. Жил для денег. Женился ради денег. И готов был ради денег умереть. Его родители, которых он оставил далеко на Фридрихштрассе в Берлине, тоже всеми средствами умножали капитал.

Однако годы шли... Фрау толстела и задыхалась, но не умирала. А между тем сам господин Курц заболел. И хотя врачи скрывали от него болезнь, но он ясно видел следы ее страшного разрушения. Он отворачивался от зеркала, когда бойки помогали ему надевать чистое белье. Накрахмаленные манишки становились все свободнее, худые, в веснушках, руки, словно плети, болтались в рукавах, а под глазами расплывалась зловещая синева.