Рувим Фраерман: Золотой Василёк

Фрау видела, что с каждым днем уходят силы господина Курца. Она тоже ненавидела мужа и ждала его смерти. Так жила толстая фрау и тощий господин Курц, почти не встречаясь друг с другом. И каждый, ложась на ночь в постель, надеялся, что, быть может, в эту ночь смерть унесет его врага. Вот так изо дня в день, из года в год они жили среди мрамора, золота и парчи.

Высокая, грузная, с седеющими еще пышными черными волосами, небрежно заколотыми резной черепаховой гребенкой, в черном стеклярусовом платье с кофтой навыпуск, фрау целыми днями сидела у окна в синем сафьяновом кресле и тянула китайскую трубку. Ее левая нога всегда лежала на высоком, кованном серебром сундуке, где хранились самородки и бриллианты.

Фрау прижила с немцем четырех детей, но никто не мог бы заставить ее сесть за один стол с проклятым немчурой. И в громадной мрачной столовой, где господин Курц обедал неизменно в двенадцать часов дня, смешливые китайские мальчики — бои, подававшие немцу спаржу, устриц и белое вино, никогда не видели хозяйку. Ей в комнату с крашеными полами русская девушка Лина приносила чай — сливанчик по-сибирски, горячие пироги с рисом и кетой, а в пост — румяные шаньги с черемухой и оладьи с миндальным молоком.

Агафья Амплеевна была настоящая русская купчиха и уж никак не походила на немку. Свою ненависть к мужу фрау или, как ее просто называли в городке, Курчиха перенесла и на детей. Она с недоумением смотрела на их плоские веснушчатые лица и плоские, как у отца, фигурки и никак не могла понять, что это именно она своей могучей грудью выкормила таких плюгавых, таких никудышных детей.

Только один четырехлетний Филька с толстыми, как у матери, щеками, пользовался ее любовью. Старшего же, Павку, среднего, Гемку, и дочь Маню она ежедневно била своей свинцовой тростью, и дети с самых ранних лет заикались и не могли говорить. Они дразнили друг друга, озлоблялись и заикались от этого еще сильней. Павка и Гемка в школе не учились, да и домашний учитель с трудом согласился обучать этих несчастных заик! Если б кто-нибудь мог посмотреть, как они в ссоре, наклонив голову и скривив рот, со страшной на лице гримасой пытались друг друга обругать! У них вздувались на шее жилы, наливались кровью глаза, и, когда наконец, задыхаясь, им удавалось произнести злополучное слово, они были уже не в силах вспомнить, из-за чего начался спор.

Но больше всего доставалось Мане. Ее била мать, ее били братья и даже вертлявые бойки, косы которых то и дело мелькали в доме и во дворе. И Маня все свои обиды вымещала на Фильке. Заманит его конфеткой куда-нибудь в уголок и злобно щиплет, все время приговаривая: «Мольчи, мольчи, Филька», — будто успокаивает его. На крик Фильки выбегали из дома бойки, и Маню опять били.

И все же в те редкие дни, когда узорные ворота курцевского дома раскрывались и на щегольской лакированной «американке», запряженной осликом, выезжала Маня, сердца многих детей из городка сжимала тайная зависть и печаль.

Если бы Надя увидела курцевский сад, когда у нее еще не было обезьянки, она, конечно, была бы очарована его красотой.

В громадных зеленых кадушках в саду, защищенном раздвижными стенами и крышей из венецианского стекла, будто в ледяном доме, зрели благовонные померанцы, лимоны и папельмусы. Нежные мимозы вздрагивали и свертывали перистые листья всякий раз, когда садовник громко чихал или ронял около них на землю тяжелые ножницы. А Надя, которая за всю свою, правда, еще недолгую жизнь не видела не только яблока на ветке, но даже и на дубе желудей, рассеянно смотрела на черно-сизые сливы, на матовой кожице которых блестели капельки росы.

Сейчас, чувствуя у себя на руках тепленькое тельце прижимавшегося к ней зверька, Надя не удивлялась ничему. Она просто позабыла и про Павкину тайну с флагами, и про весь этот таинственный дом и шла, как равная, по саду, не обращая внимания на то, что Томми — так звали обезьянку — схватила мимоходом сливу и наклонила ветку померанцевого деревца.

В конце сада блестел пруд, и на нем на утреннем солнце розовел «Золотой Василек».

Павка важно шагал к своему кораблю, стараясь умерить семенящий шаг, а с «Василька» неслись отчаянные крики: это Гемка, старший помощник, хлестал веником Маню за то, что она бросила вахту, увидав девочку с обезьянкой.

С этих пор каждый день Надя приходила играть на «Золотой Василек». Она была назначена впередсмотрящим и должна была предупреждать корабль обо всех опасностях, которые встречались на его пути.