Михаил Садовяну - Никоарэ Подкова

Служители проводили господаря в Малую дворцовую палату. Зажгли двенадцать свечей в свисавшей с потолка люстре. Никоарэ опустился в кресло; при нем пока находились лишь Иле и Копье.

Ночную тишину нарушило пение старых петухов, хрипло перекликавшихся на господарском дворе.

— Это петухи Княжны [68] дочери Петру Рареша, матери Петру Хромого , заметил Иле Карайман.

Подкова усмехнулся и сказал вполголоса, скорее самому себе: — Вот еще одна незыблемая основа власти в Молдове.

Оба верных друга Водэ недоуменно переглянулись, не понимая смысла этих слов Никоарэ.

— Было восемнадцать петухов, — пояснил Иле. — Шестерых прирезали для твоих обедов, государь.

— Теперь понимаю, отчего мне так трудно было угрызть их мясо, улыбнулся Никоарэ. — Верно, они ровесники своей хозяйке.

Старый служитель дед Арвинте покачал головой.

— Славный государь, — осмелился он сказать, — эти дьяволовы трубачи каждую ночь зовут Кяжну. Нехорошо выйдет, коли не прирежем всех. Один останется, так и тот будет звать ее обратно из могилы. В княжение Иона Водэ, упокой, Господи, его душу, собирались привезти немецких мастеров из Голландии да установить часы на башне.

— Время проходит и прогоняет нас и без часов, — мягко улыбнулся служителю Подкова.

Такие слова испугали деда Арвинте, и он умолк, стоя у дверного косяка. Слух его, привыкший ко всем звукам и отголоскам, раздававшимся под сводами дворцовых покоев, раньше других уловил шум приближавшихся шагов.

— Идут… — прошептал он.

— Старик, — снова проговорил Никоарэ, задумчиво глядя на служителя, я, кажется, знаю тебя.

— Верно, государь. Служил я усопшему Иону Водэ, а потом постельничий господаря Петру прогнал меня. Теперь же я сам, по своему почину пришел. Стоять буду у дверей твоей светлости. А насчет петухов Кяжны я и раньше говорил — еще когда княжил Ион Водэ, милостивый к бедному люду. Да, еще тогда я говорил, чтоб их всех прирезали.

Вошел Шах со своим есаулом Мирчо Поповским, затем капитаны Агапие Лэкустэ и Алекса Лиса, армаш Петря, логофет Раду, а последним, торопливо шагая, вошел капитан Козмуцэ Негря, прибывший лишь в полночь. Он шагнул к господареву креслу и, склонившись, приник на мгновение лбом к правой руке Никоарэ. В глазах у Козмуцэ помутилось, сердце сильно стучало — ведь только что узнал он, какое горе постигло его господина; эту весть он сразу услышал, едва сошел с коня. Но все остальные соратники Никоарэ, опечаленные горестным возвращением Младыша, сейчас были спокойны, и сам господарь, казалось, сбросил с плеч своих тяжкое бремя своего несчастья.

Когда Никоарэ подал знак Копью говорить, служитель дед Арвинте, как и полагалось, оставил тайный совет.

Гонец Григория Оплетина стал неспешно рассказывать низким голосом о появлении пыркэлаба Иримии.

В те краткие минуты, пока длился рассказ, Никоарэ почудилось, что он погружается в какую-то глубокую и благотворную тьму. Проснувшись, он подумал, что спал долго. Но гонец еще рассказывал. Собравшиеся жадно внимали ему.

Когда все стало ясно, Никоарэ велел Константину Шаху высказать свое суждение.

— Мыслю так, — заговорил гетман, — послать Григорию Оплетину весть, чтоб следовал за пыркэлабом, не показываясь ему и не ввязываясь в драку. Пусть продвижение его, подобно смутной тревоге, подстегнет пыркэлаба. И пусть в Бырландском крае стоят наготове мои запорожцы, а со стороны Серета ратники твоей светлости с Острова молодован; и те и другие двинутся по тем дорогам, куда мы их, по обстоятельствам глядя, направим. Только чтобы путь Иримиева войска не изменился. Пусть наши отряды теснят его и гонят вперед, как загонщики сбивают дичь к охотничьим засадам.

— Доброе слово и добрая мысль, — согласился Никоарэ. — Все надо рассчитать так, чтобы нам тут успеть подготовиться. Хорошо бы побывать завтра за горой Пэун и ознакомиться с местностью, своими глазами увидеть здешние поляны, леса и овраги. А после нас пусть знакомятся и капитаны, и есаулы с отобранными своими людьми. Так вот, други мои, — заключил Никоарэ, — коли случай захочет, то может нам выпасть столь большая радость, что ее не омрачит и самая черная беда.

До утра еще оставалось пять часов…

«Изнемог он телом и устал душою», — вздохнув, подумал Раду.

Наутро Копье, пробираясь верхом среди виноградников, снова поднялся на гору Пэун и спустился по другому ее склону к томештским рэзешам. В ветвях старых дубов, под которыми он ехал, тихо шептал, крепко подружившийся с краем, южный ветерок.