Вячеслав Усов - Огненное предзимье - Повесть о Степане Разине

— Надобно обыскать их, — подсказал Богданов воеводе.

Стрельцы стали брезгливо, неохотно ощупывать гулящих. Что у них найдешь? В кошелях у пояса кремень да трут для костерка, дешевые ножи за голенищем. У Пономарева крест на шее, у прочих — пустые тесемки: пропили. Въедливый Богданов сам сунулся искать. Нашарил у Носка потайной кармашек, в нем берестяной коробок: никотиана!

Носок мгновенно скукожился от общего обидного внимания, как будто вылезла сокрытая дурная болесть. В Сибирь казна никотиану пудами отправляла, но в коренной России к курящим относились как к порченым. Жестоко было выставлять Носка… И жаль смотреть, и мерзко.

Воевода мыслил. Не очень верилось, что эти порченые людишки плавятся к Стеньке Разину. Сшибают на торгу по мелочам… В тюрьме Козьмодемьянска было тесно. Денег на содержание заключенных не отпускалось, они кормились подаянием. Этим посадские не подадут — чужие. Выгнать? Страшно. Есть указания сверху.

— Кабы за них кто поручился, — сказал Побединский Богданову без всякой надежды.

Тот горько и высокомерно улыбнулся. Он знал, что воевода опасается, как бы Богданов не донес на него в Москву. Такие ныне времена, что сильные боятся слабых.

— За нас поручится, — сказал Илья Пономарев, — посадский человек Иван Шуст!

Побединский встрепенулся. С Шустом и у него, и у Богданова случались столкновения. Тот знал Новоторговый устав и Уложение, имел в Москве знакомства и вечно кляузничал о своих правах. Побединский в законах был нетверд, пуще всего боялся оказаться в числе «задуровавших» воевод, на коих шел в столицу избыток челобитных. Самое время было насолить строптивому посадскому, связав его с ворами.

— Веди Шуста! — велел стрельцу.

Иван не видел Пономарева много лет. Однако же признал, и сразу в сердце ударила тревога: вспомнился Медный бунт и то, как тщательно он заметал свои следы. Пономарев был частью прошлого, отсеченного от новой жизни. Ни Шусту, ни самому Пономареву не нужно, чтобы ворошили это прошлое, Когда Ивана спросили: «Знаешь ли, кто сей человек?» — он с чистой совестью, считая, что выручает не одного себя, ответил:

— Никогда не видел.

Побединский разочарованно вздохнул.

— Что же ты врал, вор?

Илья молчал, понимая, что теперь каждое его слово будет приближать его к пытке. Еще и с Шустом поставят с очи на очи перед огнем. Бог с ними, лучше уж в тюрьму.

— Солгал, — признался он.

И уловил испуганный и благодарный взгляд Ивана Шуста.

Казаки шли на приступ симбирского острога — стены вокруг посада.

Они поднимались двумя гомонящими, плохо сбитыми колоннами по пологим склонам оврага и долины Свияги. Все были пешими. Разин на черном аргамаке объезжал их — так, чтобы возможно большее число людей увидело его. И сам он, как ему казалось, видел их всех и убеждался, что настоящих казаков в войске осталось мало. От Астрахани до Самары он звал, затаскивал к себе ярыжек и посадских, порастерявших в жизни столько, что и оставшееся им казалось дешево. Они заменяли тех, кто уходил на Дон или умер от разгоревшихся болезней в Царицыне. Но воевали они много хуже казаков. Тех приходилось ставить во главе полусотен и сотен, чтобы они подбадривали необстрелянных людей и заставляли драться. Следовало бы рассредоточить пеших, чтобы они не так страдали от кучного огня со стен; людям неопытным легче казалось наваливаться толпой. На счастье, в войске хватало огненного боя, чтобы держать на расстоянии рейтар Барятинского.

Садилось солнце. Стоявшим на западной стене посадским и надзирающим за ними боярским людям стало трудней стрелять. Под стенами с обновленной силой загремели литавры, выбивая из усталых людей последний страх смерти. Толпа расплылась по склону, серая и коричневая в массе, со стальными звездами рогатин и длинных дротиков над колпаками. Самые проворные уже приставили лестницы.

Сзади ударил дружный залп из карабинов: рейтары подошли на выстрел.

Позже Барятинский докладывал, что обошел казаков и прижал их к посаду, мешая приступать к стене. Вернее было бы сказать, что семитысячное войско Разина отжало тысячу рейтар от стен. Но князь, имея преимущество в подвижности, врубался в нападавших там, где они лишку увлекались подтягиванием лестниц. В сумерках из-за стен монастыря, из тутовых садов вдруг вылетала свежая сотня рейтар и почти вслепую рубила разбегавшихся от стен людей. Приступ затягивался, задыхался.

Солнце давно село, только последний свет на западе давал возможность людям видеть друг друга. Разин угадывал минуту, когда усталое войско в последнем раздражении способно ошеломить такого же усталого противника. Рейтарские шквадроны подтягивались друг к другу. Ухо улавливало негромкие удары воеводского набата — команду изготовиться… Степан Тимофеевич загодя разослал связных и есаулов вдоль стены. Выстрелы снизу стихли, имевшие пищали и мушкеты заново заряжали их. Литавры тоже замолчали. Боярские холопы и посадские ответно прекратили стрельбу, словно им стало неловко нарушать воскресшую тишину.