Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

— Садитесь, — пригласил незнакомец, нахохотались вволю, — все равно без меня вам того места не найти… Чего стоите? Это же не казан со смолой, а бричка!

— А и правда, — промолвил Омелько, убеждая скорее себя, чем Беня, — чего нам плестись пешком? Садимся…

Внутри стоял едкий запах болота, а со скользкой лавки соскочило несколько лягушек. Друзья брезгливо сели на их место.

— Умостились, панове? — окликнул возница и, не дождавшись ответа, хлестнул кнутом.

Бричка зашаталась и двинулась сперва скоро, а дальше начала наддавать ходу. Неожиданно лошадка разогналась так, что начало свистеть в ушах.

— Хороший у вас конек, — сказал Омелько, хватаясь за трухлявый бок, что, казалось, вот-вот рассыплется.

— Эгеж, — сказал возница и, снова расхохотавшись, во второй раз ударил кнутом.

— Йезус Мария, что это вы делаете? — испуганно загорланил Бень, почувствовав, что они поднимаются над землей.

— Куда… куда… вы нас везете? — и сам закричал Омелько, еще сильнее сжав руками скользкий борт.

— Куда хотели, — отрубил незнакомец и с того момента не проронил больше ни слова.

Тем временем бричка поднималась все выше и выше, оставляя под собой черную пелену предместья и одиночные огни Львова, что выхватывали из темноты куски башен, стен и зданий.

Неожиданно ими начало немилосердно крутить, как щепками по воде, а вокруг началась настоящая чертовщина: на востоке выскочил красный полный месяц и, пролетев по небу, исчез за горизонтом. Следом за ним появилось солнце, но и оно, как сумасшедшее колесо, промелькнуло и пропало. Так повторилось несколько раз, пока Омелько начало казаться, что он сошел с ума. Писарь глянул на кума и неистово закричал — тот имел вместо человеческого лица свиное рыло, а там, где были руки, у него выросли короткие неуклюжие копыта. Бень-свинья громко хрюкал и верещал, но понять его в таком облике было невозможно. Не успел Омелько отойти от этого ужаса, как пан Бень перекинулся снова: вместо рыла теперь имел козлиную морду с длинной запутанной бородой, а на голове — большие рога. Далее бедняга становился то лошадью, то ослом, то собакой или бараном, аж рябило в глазах. День в один миг сменялся ночью, как будто силы природы сговорились с нечистью.

Отчаяние охватило магистратского писаря и, видимо-таки, заставило собрать вместе всю отвагу. Он принялся ощупывать свой полугак, но вспомнил, что от этого будет не больше пользы, чем от обычной палки.

— Хватай возницу, кум! — умоляюще крикнул Бень-ослик человеческим голосом.

В тот же миг писарь замахнулся и, приложив всю силу и злость, стеганул возницу точно посреди обширной шляпы. От удара раздался гром, словно взорвалась целая бочка с порохом. Бричка разлетелась в щепки, а ведьмоборцев понесло куда-то в безвестность.

В себя эти двое мужей пришли в вязкой тине, которая, очевидно, и приняла их в свое гостеприимное лоно. Над болотом царили сумерки, но был это рассвет или вечер, сказать ныне не могли. Небо затянуло серой пеленой, и оно стойко хранило эту тайну.

Друзья молча и осторожно поднялись на ноги, понемногу уверяясь, что их кости, на диво, вроде целы. Вот только руки, одежда и лица были черным-черны, поэтому эти достойники смахивали скорее на болотных чертей, чем на поборников священного дела.

— Где это мы? — прохрипел Бень.

Омелько оглянулся вокруг.

— Думаю, что там, где и хотели очутиться — на берегу Полтвы, — ответил писарь, — таки довез тот сукин сын… Вон видите — старая мельница? Пойдем, я знаю к ней дорогу.

— Не пойду, — вдруг уперся пузан.

— Это же почему, кум? — не понял писарь.

— Не пойду я к мельнице, — пан Бень показал дрожащим пальцем в сторону строения, — там есть кто-то… Там свечка горит…

Омелько вовсю пялился, но не разглядел ничего. Впрочем, видно, и ему было достаточно приключений, поэтому, махнув рукой, он направился в обход, от греха подальше… Тем более, что, стирая с лица грязь, он нащупал приличную бороду. Так будто магистратский писарь не брился по меньшей мере месяц, чего с ним никогда не было.

В старой мельнице и вправду горела свеча. Пан Бень еще мог похвастаться хорошим зрением… Он даже разглядел две тени, одну рядом с другой, что отражались на стене.

Первая принадлежала мужчине. Сам он, сидя за столом, неторопливо выводил на бумаге ловкие строчки букв. Работа, очевидно, не слишком его увлекала, и тот время от времени поглядывал в сторону другой тени, что принадлежала женщине. В обольстительных чертах можно было узнать Катерину Даманскую. Сидя на грубой деревянной скамье, устеленной одеялом, она внимательно за ним наблюдала, аж пока произнесла: