Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

Девушка испуганно вскрикнула, сил уже не было. Она ухватилась за руку старого слуги, чтобы не упасть.

Граф тем временем наносил удар за ударом, стараясь попасть в лицо Белоскорскому. Коменданту же от нападения пришлось перейти к обороне, кое-как чудом спасаясь от смертельного удара. Наконец, измученный и раненый, он упал на одно колено, тяжело дыша и истекая кровью.

Хих криво усмехнулся.

— Осталась самая мелочь: прикончить вас и позаботиться об упокоении души, — сказал он.

Слуга грозно поднял топор и сделал шаг вперед.

— Нет, — хрипло остановил того бурграф, — стой, где стоишь, Тадей!

Он поднял уставшие глаза на Хиха.

— Одного ты не учел, демон в человеческом обличье, — сказал он.

— Да неужели?! — Граф расхохотался так, что слышно его было по всему замку, а эхо послышалось аж на улице. — Чего я не учел?

Рыцарь поднял кверху меч и до боли сжатой рукояткой описал крест.

— Со мною Бог!!!

Мигом вскочив на ноги, он ударил графа с такой силой, что тот, пролетев, словно камень из пращи, через полкомнаты, всем телом навалился на оконное стекло и, нещадно руша эту шаткую опору, оказался за окном. Над подоконником лишь прощально мелькнули его сапоги и послышалась грязная брань…

Сто лет назад старик Галилей изучал свободное падение тел. Тогда он сделал удивительное открытие: все тела, независимо от массы, падают с одинаковой скоростью. Те, кто видел падение графа, вряд ли с этим бы спорили, поскольку тот грохнулся на грязь замкового двора одновременно с занозами и шпагой.

Заверещали кухарки, захрюкали свиньи, драбы перекрестились, а на высоком дубе за стенами замка раздался отчаянное ойканье:

— Матерь Божья!

— Что там, кум? — послышалось снизу.

— Матерь Божья! — повторилось снова.

— Да что же там, кум? Что вы узрели? — на земле начали терять терпение.

Омелько вместо ответа начал быстро слезать. Руки у магистратского писаря шально тряслись. И не только руки! Все естество его трепало, как в лихорадке. Уже даже ступив обеими ногами на землю, он все равно не выпускал ствол — казалось, что и земля под ним качается. Пан Бень в конце концов силой отодрал Омелько от его опоры и изрядно встряхнул. Это мигом привело писаря в чувство, и он заговорил так быстро, что едва сам себя понимал:

— Там те антихристы, кум, выбросили нашего побратима, графа, из окна. Он, наверное, разбился. Надо немедленно мчаться к общине и все рассказать…

Когда Бень опамятовался, Омелько уже рядом не было. Он только и смог, что в свою очередь пролепетать:

— Матерь Божья!

Тело графа неподвижно погрузилось в грязь, однако никто не осмеливался к нему приблизиться. Всех отпугивала не лишь глуповатая и одновременно страшная гримаса, что была на его лице… Ведь это была гримаса королевского посланника! И ничего хорошего это не предвещало.

Из дома вышли бурграф и его слуга. Толпа прислужников смерила их недобрым взглядом, но ни один не осмелился сказать ни слова. Только свиньи непрерывно хрюкали, но упрекали ли они Белоскорского или его восхваляли, понять было невозможно.

Слуга встал над распластанным графом.

— Вот диковина, — сказал он, перебрасывая из руки в руку свою секиру, — ни капли крови из него не вышло. Взгляните, ваша милость, ни одного ранения. Даже меч не оставил на нем следа. Может, его еще раз?

— Не подходи к нему, — строго приказал бурграф, — молись… Все молитесь! — воскликнул он.

— Пане, — проскулил какой-то слуга, — отпустите нас. Всех накажут за этого шляхтича…

— Дурень! — вспыхнул гневом Белоскорский. — Вас повесят, как только окажетесь за стенами!

Но через миг уже немного спокойнее добавил:

— Каждому из вас я с сегодня буду платить вдвое больше. А теперь молитесь, черт бы вас побрал!

Глубоко вдохнув, он начал первым:

— Верую в единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли, и всего видимого и невидимого…

Челядь робко подхватила:

— И в единого Господа Иисуса Христа Сына Божия Единородного, от Отца рожденного перед всеми веками…

Молитва вдруг прервалась, и слуги, второй раз за сегодня, окаменели на месте — тело графа зашевелилось. Он начал медленно подниматься, сначала опершись на руки, а затем и поднявшись на ноги. Грязь, как расплавленная смола в пекле, стекала с его камзола, глаза дико горели и испепеляли бурграфа.

Слуги мигом разбежались и попрятались кто куда. Рядом с Белоскорским остался лишь его слуга, но и у того тряслись колени. Он не боялся людей, но дрожал перед всякой чертовщиной.