Олег Яковлев - На златом престоле

В соборе царила торжественность. Из слюдяных окон под главным куполом струился неяркий ласковый свет. Сверху, с хоров лилось сладкоголосое песнопение, курился фимиам. Епископ Козьма, облачённый в праздничный саккос, сам правил службу с протоиереями и протодиаконами. Горели лампады и паникадила. Богоматерь Оранта простирала длани и словно заключала в объятия всех собравшихся под сводами храма.

Елена Ростиславна и Оксана, обе в нарядных подвенечных платьях — белых с широкими багряными полосами, набелённые, нарумяненные, смотрелись по-праздничному ярко. Скрыли белила оспины на лице Елены, улыбалась она немного смущённо, когда юный пан Николай, представляющий в Галиче особу жениха, бывший как бы его второй ипостасью, надевал ей на палец золотое кольцо.

Женщины-простолюдинки шептались:

— Вот и наша дева старая замуж пошла. Уж не думал никто, не гадал.

— А вдовушка-то, боярыня Оксана! Вона какой павой выступает.

— Хоть и перестарки обе, а красны невесты-то.

— Тебе б столько румян да белил наложили, тож красовалась бы!

— Да нет, правду молвят: на Руси что ни баба, то цветок. Вот и сии расцвели.

...Накануне в княжеских хоромах по старому славянскому обычаю совершён был обряд подкладин невесты. Елену и Николая положили в лучших одеждах на крытую парчой постель. Между ними поместили огромный обнажённый меч, тем самым запрещая до венчания телесную близость. Лежала новобрачная, положив голову на высокую подушку, и думала о том, что надолго, а может статься, и навсегда покидала она родной Галич и двухродного брата, который воистину стал для неё благодетелем. Жила бы в монастыре, ходила в чёрном платье, сохла тихо в келье, всеми забытая. А так... Краковская княгиня! Муж, дети, каменный Вавельский замок, романские базилики, чужая латинская вера. А может, монастырь был бы лучше? Засомневалась вдруг Елена, но поздно было теперь, лёжа на этой постели рядом с обнажённым мечом, что-то менять. Выбор был сделан.

...В один день с княжеской сестрой обвенчан был и бывший отрок, а ныне боярин Семьюнко Изденьевич. Сбылась, наконец, давняя мечта Красной Лисицы, с обожанием смотрел он на красавицу — невесту свою и ждал с нетерпением того момента, когда наденут ей на голову венец и проведёт их епископ вокруг аналоя. В окружении сверкающего золота и роскошных одеяний галицкой знати, фимиама кадильниц, ликов святых стояли они оба, Оксана и Семьюнко, чуть растерянные, оглушённые громовым басом Козьмы, пением хора и всей этой яркой праздничной торжественностью. Оглушённые, но радостные.

Потом был пир в новом доме у моста, были здравицы, подарки, поцелуи. Был Мина, едва державшийся на ногах от выпитого сверх всякой меры вина, был князь Ярослав, сердечно обнимавший их, была улыбающаяся Рикса, оставшаяся покуда погостить у любезного «братца» в Галиче, были Избигнев с Ингредой, Коснятин со своей затворницей Гликерией, воевода Тудор, боярин Чагр. Даже старец Молибог, и тот явился на пир к Семьюнке. С трудом, при помощи двух челядинцев, ходил белобородый боярин по терему, кивал одобрительно головой, шамкал беззубым ртом:

— Лепо, лепо...

Наконец, настала ночь. Разошлись по домам высокие гости. Храпел на полатях Мина; старая Харитина, с укоризной глядя на упившегося первенца, распоряжалась в горницах. Семьюнко с Оксаной остались наконец одни.

— Ну вот, твоя я, — шепнула новобрачная.

Сброшено платье, в тусклом свете свеч проступает её упругая грудь, стройный стан, она лукаво улыбается, а затем решительно хватает немного оробевшего Семьюнку за руку, сажает его на лавку и по обычаю стаскивает с него сапоги.

Они лежат в просторном покое, обнявшись, нежные пальчики щекочут волосатую грудь сына Изденя, спускаются ниже, и он, уже готовый, наконец, с неким буйным диким восторгом совершает то, что и должен был сейчас совершить. Много позже, когда утомлённая ласками Оксана заснула, умильно приоткрыв алый рот, Семьюнко, сев на постели, с обожанием и нежностью долго смотрел на неё. На лице его проступила слабая улыбка. Впереди их обоих ждало счастье, ждала жизнь, ждала любовь.

В ветвях буков щебетали птицы. Утренний луч солнца пробивался сквозь густую листву, падал на влажную землю, капельки росы переливались всеми цветами радуги, вспыхивали искорками брызги воды в горном ручье.

На многие вёрсты простирались вокруг густые рощи из бука, отчего и край этот звали Буковиной. На холмах рассыпались укреплённые городки, к стенам и валам которых тесно лепились мазанки окрестных сёл и ремественных слобод. Кое-где вдоль берегов рек полосами пересекали лесные массивы возделанные пашни. Зверя в лесах водилось столько, что хоть целый год лови его — не переловишь. Ярые огромные туры, зубры, светло-бурый медведь карпатский, дикий кабан, желтодущатая куница, благородный олень, косуля, рысь — кого только не повстречаешь в здешних лиственных пущах. Буки порой перемежались с длинноствольными прямыми грабами, с пихтами в предгорьях Горбов, с раскидистыми дубами, такими, что троим не обхватить. Дубовые леса тянулись севернее, уходили к самым верховьям Днестра и дальше в Малую Польшу. Говорят, в ветвях одного такого разлапистого дуба был построен целый замок. А ещё по преданию рос где-то у подошвы Бескид, на самой кон-границе Червонной Руси дуб, от корней которого брали свои истоки три великих реки — Днестр, Сан и Тиса. То была красивая легенда, но почему-то в неё хотелось верить, особенно когда находишься здесь и вдыхаешь этот чистый прозрачный воздух.