Леонид Рахманов - Люди - народ интересный

Бутырина арестовали, но вскоре выпустили: неисправные сходни принадлежали пароходству, и он благополучно вернулся на свое место. Я вспомнил об этом случае уже в Ленинграде, совсем по другому поводу, а сейчас пока о семье.

Я назвал семью Бутыриных любопытной. В каком отношении? Прежде всего, тем, что четверо из шестерых детей этого рядового котельничанина уже в начале двадцатых годов получили ( или еще получали) высшее образование. Сам Василий Степанович был молчаливый, серьезный, пожалуй, даже суровый на вид человек. Он давно овдовел, младший его сын был мой ровесник, школьный товарищ: три сына учились в Свердловске, в Горном институте, старшая дочь, архитектор, жила и работала в Ленинграде. Я видел Анну Васильевну мельком: она приехала на неделю к отцу, и, когда я пришел, снисходительно спросила, мирно ли мы играем с Володей и читаем ли какие- нибудь книжки. Она курила, лихо, по-мужски, выпуская дым кольцами, и мне очень хотелось её спросить, не подражает ли она нигилисткам, о которых писали в ХIХвеке.

Сыновья – студенты, тоже приехавшие на каникулы домой, заинтересовали меня тем, что все трое играли на скрипке. Я был рад убедиться на их примере, что, как ни трудно, но выучиться этому все-таки можно, - это морально меня поддерживало в самый кризисный месяц моих уроков. Кстати, в Котельниче тога гастролировал вятский гортеатр, и братьев Бутыриных пригласили участвовать в качестве музыкантов в спектакле «Потонувший колокол» Гауптмана. Играли они хорошо, меня только немного удивило, что одну из драматических сцен этой немецкой сказки братья сопровождали за сценой… полонезом Огинского, который, я, впрочем, любил и тоже пытался играть в это лето.

От своего учителя- музыки я узнал, что самый способный из братьев- скрипачей- Сергей, что он в свое время страстно хотел поступить в консерваторию, но практичный и волевой отец настоял на техническом вузе.

Эти слова недаром запали в мою память. Осенью 1926 года неожиданно в Ленинград приехал Василий Степанович и привез Сергея с тяжелым душевным заболеванием. Как смог старик Бутырин показать сына самому Бехтереву, не знаю, но результаты обследования были печальны: Бехтерев нашел у Сергея шизофрению, пришлось поместить его в психобольницу. Помню, это произвело на меня тягчайшее впечатление.

Возможно, я фантазировал и преувеличивал отцовские переживания, но я необыкновенно ясно воображал эту встречу с Бехтеревым. Как, будучи сам уже старым человеком, знаменитый психиатр внимательно, сверхвнимательно расспрашивает отца и сына (обоих вместе и каждого в отдельности) и, скрупулезно выяснив все обстоятельства, их последовательность- приходит к выводу: изначальной причиной болезни Сергея мог явиться резкий разлад между его настоящим призванием и навязанным отцом горным делом. Я мысленно видел в этот момент лицо растерянного, осунувшегося отца и угнетенного, жалкого в своей депрессии или, наоборот, бешено возбужденного и обозленного сына. Даже не знаю, кого мне было больнее жаль… Не мог, не может, говорил я себе, не терзаться сейчас Василий Степанович своей виной.

Вот тут-то я вспомнил и наново оценил трагический случай у соляного склада.Пускай Бутырина и не сочли виноватым, но пережил он в те дни наверняка немало: как мог он, опытный работник, не видеть, не замечать, что сходни пришли в негодность! А теперь… теперь ему невольно будет казаться, что Сережина болезнь- это как бы двойное возмездие: и за то, что небрежно отнесся к служебным обязанностям, в результате чего погибли трое людей, и за то, что не понимал, притеснял сына.Состояние Василия Степановича, сочувственно думал я. можно сейчас сравнить с тем, что ощущает человек, посыпая свои раны солью. А ведь сердечные, душевные раны еще чувствительнее…

Но если уж договаривать до конца- не растравлял ли я. хотя бы отчасти, самого себя?(Мы же порой без нужды примеряем на себя чужие заботы и боли). Правда, меня никто не заставлял заниматься техникой, я искренне ею увлекся, но прежняя моя тяга к литературе, влюбленность в литературу,в искусство, вера в их всемогущество- оставались. Что же – думалось мне- переборет? Или удастся все совместить, сочетать, так что техника и литература ( скрипка не в счет, я её уже бросил) не помешают друг другу? Удастся ли ? Вот в чем соль!

Как я не стал смолокуром.

Еще об одном коротеньком путешествии…

Среднюю школу я закончил рано, в шестнадцать лет, пытаться нынче же поступить в московский или ленинградский вуз было явной фантастикой, и папа решил, что я могу пока поучиться в учебном заведении рангом пониже, зато в нескольких десятках верст от Котельнича- в дегтярном, иначе- смолокуренном, техникуме. Правда, мысль эта пришла папе в голову уже осенью, в конце сентября, - то ли он с опозданием вспомнил собственное обучение в лесной школе, то ли хотел, чтоб я проявил самостоятельность и чтобы зря не пропала зима.