Фаина Гримберг - Судьба турчанки, или времена империи (триптих) - Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

— Не могу поверить! Здесь какое-то недоразумение. Значит, когда Джемиль женился на мне, он был женат, имел ребенка и скрыл это! И он, должно быть, любит эту женщину.

— Уж не ревнуешь ли ты?

— Нет, я не ревную, но, если все это правда, я разведусь. Отец и мать не возразят.

— Подожди, Наджие, не горячись. Ведь у твоего отца дела с Джемилем, так?

— Он разорвет отношения со своим бывшим зятем. Я не хочу, чтобы он мстил Джемилю, ссорился с ним. Но с какой стати мой отец должен помогать Джемилю?

— Твои родители поступили опрометчиво, когда выдали тебя замуж за этого человека. Но, впрочем, он так ловко все скрывал. Если бы не моя случайная поездка...

— Родители не виноваты. Они не стали бы выдавать меня насильно. Я сама согласилась. Как глупо! Ни в коем случае не надо было выходить замуж не любя.

— Видишь ли, от Ибрагима я знаю, что не только Джемиль зависит от твоего отца, но и твой отец попал в определенную зависимость от зятя.

— Боже, он устраивает мне сцены, когда я иду к матери и задерживаюсь у нее, а сам женат на девице из публичного дома! И этот человек прикасался ко мне, овладевал моим телом!

Я ненавидела Джемиля, мне хотелось расстаться с ним немедленно. Но все же я сказала хриплым от волнения и гнева голосом:

— Можно ли мне лично убедиться во всем этом?

— Можно, — ответила Сабире. — Послезавтра там по соседству свадьба. Двор будет открыт. Закроем лица, повертимся среди женщин и все выясним. Сама убедишься. А может, и господина Дурмуша-Джемиля увидишь собственными глазами.

Джемиля дома нет. Значит, он со своей женой, с матерью своего ребенка готовится к соседской свадьбе. Там у него какие-то свои связи, свои отношения. Но как хорошо, что его нет. Как бы я могла увидеть его, говорить с ним?

Я думаю об этой Матлюбе. Простая необразованная женщина. Но ее любят, любит муж, она доставляет ему удовольствие, у них ребенок. Но ведь это мой муж! Что-то непонятное творится со мной. Я не люблю Джемиля, одна только мысль о ребенке от него приводила меня в ужас. И вот сейчас я испытываю что-то вроде ревности. Я ревную Джемиля? Нет. В сущности, речь идет об абстракциях: я — жена — должна ревновать мужа, изменяющего мне, я должна чувствовать себя оскорбленной. Так положено. И я подчиняюсь этим установкам, хотя на самом деле мы с Джемилем чужие люди, нам просто необходимо расстаться. Да, а деньги, финансовые дела моего отца... Если он и вправду теперь в чем-то зависит от Джемиля... Зачем я согласилась выйти замуж, зачем! Уж лучше бы осталась старой девой!

Но откуда у меня это чувство ущербности? Я чувствую себя так, будто даже эта Матлюбе, девица из публичного дома, лучше меня! Права была Сабире, когда однажды сказала, что я умна и красива, а веду себя порою, как побитая собака! Наверное, это потому что никто не любит меня.

Никто? Но ведь это неправда. М.! Человек, который любит меня, а я мучаю его и себя, воздвигаю какие-то искусственные преграды между нами. Я мучаюсь, а Джемиль, не колеблясь, обманул меня и моих родителей.

Послезавтра. Я все буду знать. И тогда... Что тогда? Не хочу думать.

Надо приготовить чаршаф, плотный, попроще. Черный? Нет, он шелковый и не годится черный на свадьбу. Зеленый? Тоже выглядит слишком нарядным. Что делать? Элени не носит чаршаф. Элени. Конечно, у нее есть знакомые служанки. Завтра попрошу ее.

Сегодня утром заговорила с Элени о чаршафе. Чувствовала, что можно быть до некоторой степени откровенной.

— Знаешь, мне нужен попроще, но не грубый. Ну, такой, какие надевают по праздникам женщины из простонародья. Могла бы ты мне помочь?

Наверное, я все-таки говорила немного робко. Умница Элени ни о чем не стала расспрашивать и обещала сегодня же достать мне чаршаф.

— Нет ничего легче. Попрошу у Гюльтер.

— Кто это?

— Жена Мехмеда, нашего повара, я с ней знакома.

К вечеру Элени принесла чаршаф. Как раз такой, какой нужно.

Джемиль и сегодня не вернулся.

Долгожданное «послезавтра».

Надела чаршаф, закрыла лицо.

Сабире заехала за мной. Она тоже в простом, не нарядном чаршафе, лицо закрыто.

Мы велели кучеру ждать, а сами пошли по тихой пустынной дороге, ведущей к больнице Зейнеп Кямиль. Я волновалась.

— Ты помнишь, где этот дом? — спросила я, тронув руку подруги.

— Успокойся, — Сабире старалась ободрить меня, — У тебя пальцы совсем холодные, как лед. Конечно же, я помню.

Меня занимала эта Матлюбе, жена Джемиля. Из французских романов я знала, что такое публичный дом во Франции — аляповатая гостиная, полуголые девицы, бренчание на расстроенном рояле. Турецкий публичный дом? У меня это просто не укладывалось в голове. Мужчины-единоплеменники вызывали во мне скорее дочерние чувства; сама того не сознавая, я с трудом представляла себе их в роли пылких любовников; я могла побаиваться их, как побаивалась отца, но влюбиться всерьез не смогла бы.