Анвер Бикчентаев - Орёл умирает на лету

Лида подошла к окну, провожая их глазами. Она была одна в медпункте и не могла оставить больного. Горячие слезы, в конце концов, можно лить и одной возле окна.

В общежитии никого уже не было. Дежурный по корпусу, Еремеев, сидя на койке, дожидался их. Обнял обоих.

— Может, там и встретимся еще, — с надеждой проговорил он. Там — значило на фронте.

Они вышли за ворота и, удивленно вскрикнув, остановились. Колонисты, собираясь проводить их до самого моста, выстроились за оградой. Отдали команду «смирно». Два друга, стараясь сдержать волнение, молча прошли по фронту.

Отсюда началась длинная, полная неожиданностей дорога для молодых солдат. В тревожное утро в ноябре сорок второго года два друга встали на тропу войны, не зная, куда она их приведет, не зная, что ждет их впереди. Откуда они могли знать, что им придется учиться военному искусству в степи, где скакал конь Чапаева, увидеть собственными глазами Москву, зарываться в суглинки под Оршей, пить воду в болотах Смоленщины, идти в атаку под Ново-Сокольниками.

С этой минуты Саша должен был распрощаться с трелью звонков, зовущих в класс, с обычаями и традициями колонии, с Лидой, которую полюбил так, как можно полюбить только в восемнадцать лет, со строгой и душевной Ольгой Васильевной, даже с недругом Рыжим. Мало ли что мог он потерять на этом большом пути! Вместо этого, как вчера говорил Сережа Дмитриев, он должен был ожесточить сердце против врага, думать только о победе над смертью, о долге, о солдатском долге.

Его отвлек голос Рашита:

— Гляди, Саша, все вокруг осмотри! Вспоминать будем вместе. Белая река остается. Черная река остается! Помнишь, на этом острове мы купались... А там горы лежат, как киты... Давай постоим. Мне дед говорил: когда из аула уходишь в дальний путь, всегда надо оглянуться.

На самой вершине холма, на ветру, стояли два будущих солдата, силясь унести в памяти все, с чем расставались: каждое дерево за Белой, острова в междуречье, каждое окно бывшего монастыря, уходящую вдоль долины тропинку, по которой только что поднялись на холм...

«30 ноября 1942 года.

Если бы мои предки, кочевники, совершали путь, по которому мы едем, они бы сказали: сначала была белая река Ак-Идель, а потом большая река Волга, а потом — река Урал, сама преграждающая песком свое русло...»

Не резкие толчки поезда и лязг буферов на остановках, а протяжный гудок паровоза разбудил Сашу. Он открыл глаза и, приподнявшись, осмотрел темный вагон. На деревянных полках храпели, иногда вскрикивая и что-то несвязно бормоча, безусые юноши. Саша осторожно освободил затекшую руку. Хотел встать, но вспомнил, что на шинели спит его друг Рашит. Поежившись, Матросов снова лег, натянул на себя половину шинели Рашита: они спали спиной друг к другу, под одной шинелью.

Саша больше не уснул. Паровоз резко дернул, под вагонами снова застучали колеса.

Поезд бежал по степи. Отчетливо слышался посвист дикого степного бурана. Зимняя стужа пробиралась в вагон. Саша, вспомнив, что запасливый старшина Соснин с вечера заставил будущих курсантов набрать каменного угля на одной большой остановке, слез с нар, чтобы затопить круглую чугунную печку. Снова заревел паровоз; от сильного толчка Саша еле устоял на ногах: эшелон вдруг остановился. Одновременно он услышал голос командира взвода Хайдарова:

— Выгружайсь...

«Значит, доползли», — подумал Матросов. Он легонько толкнул Рашита в бок:

— Вставай, приехали...

Рашит, растолкав соседей, сел позевывая. Сонным, безразличным голосом спросил:

— Что случилось?

Но уже проснулся Соснин. Открывая тяжелые двери вагона, он кричал:

— Подъем! Пять минут на выгрузку! — и первым спрыгнул в темноту, где с фонарями в руках бегали люди.

Наверное, нет ни одного солдата, который бы не мог отличить голос своего старшины среди тысячи других голосов. Услышав зычную команду, юноши, расталкивая друг друга, высыпали из вагона и сразу же почувствовали пронизывающий холод. Хотелось снова забраться в казавшийся теперь уютным товарный вагон, однако Соснин настойчиво торопил:

— Первый взвод, по два стройсь!..

В темноте, сталкиваясь друг с другом, будущие курсанты кое-как выстроились.

— Смирно! По порядку рассчитайсь!

— Первый, второй... пятый...

Саша, стоявший последним во второй шеренге, заключил:

— Семнадцатый, неполный.

Старшина сердито спросил:

— Куда же еще один запропастился? — и, не дожидаясь ответа, легко вскочил на подножку вагона; он облазил все полки, освещая их фонарем. Солдаты услышали его насмешливый голос: — Товарищ Перчаткин, позвольте доложить: тройка подана.